Рабочий день подходил к концу, и Камалов, спохватившись, позвонил в архив и попросил подготовить к завтрашнему дню дело о давнем налете на Прокуратуру республики.
Он долго расхаживал по просторному кабинету, где часто проводились всякие совещания, и вдруг его озарила такая догадка. Безусловно, к сегодняшней акции приложил руку человек, хорошо знавший о делах в Прокуратуре и даже о секретных заседаниях. Но и в случае давнего налета на следственную часть преступник точно вскрыл сейф, где находился дипломат прокурора Азларханова, не ошибся, хотя у них в распоряжении было всего несколько часов. Значит, навел человек, работающий в этих стенах. Отсюда вытекала и другая мысль – не стоял ли за обоими преступлениями один и тот же человек? С такими выводами покинул Камалов в тот день Прокуратуру, и уверенность в своей правоте крепла в нем час от часу.
На другой день папки с делами по налету на Прокуратуру лежали у него на столе, но ему не удалось притронуться к ним ни в тот день, ни на следующий. Текучка каждодневных неотложных дел не давала ни минуты покоя, хотя, чем бы он ни занимался, помнил: ему важно установить, не стоит ли за смертью Айдына и ростовского уголовника по уличке Кощей один и тот же человек или одна и та же группа людей.
В конце недели ему все же удалось одолеть бумаги, и стало ясно, почему следствие зашло в тупик, другого исхода не могло и быть, кто-то ловко перевел стрелки на Ростов. Поднял он дела и по ростовским бандам, интересы залетных рэкетиров никаким образом не пересекались с прокурором Азлархановым, и для них вряд ли представлял интерес его кейс с компрометирующими документами. Ростовчан больше всего интересовали наличные суммы, которые они в пытках отбирали у председателей колхозов, директоров хлопкозаводов и мясокомбинатов, и в каждом случае чувствовалась твердая рука местных наводчиков. Камалову становилось ясно, что убийцу Кощея и милиционера следует искать в Ташкенте, понял он и другое, что человек, организовавший налет на Прокуратуру, вряд ли представлял уголовный мир в чистом виде, тут прежде всего возникали интересы должностные, а может, даже политические. Но какие? Это обязательно следовало четко объяснить, ведь в нашем сознании за семьдесят лет укоренилось, что убийство или другое преступление может быть только уголовным. Предстояло не только отыскать убийцу, но и сломать сложившийся стереотип, и не у масс, а прежде всего у своего брата юриста-законодателя, которым до сих пор кажется, что этого у нас нет, а для этого нет почвы, хотя у нас есть все, что у других, да, кроме того, еще и тьма своих пороков, рожденных только нашим родным обществом.
Возбуждать новое расследование по давнему делу прокурор не стал, боялся вспугнуть противников. Следовало плотнее заняться смертью Айдына, и в случае удачи он наверняка выходил на одних и тех же людей.
Но не проходило и дня, когда он в свободную минуту не включил бы диктофон с рассказом полковника Джураева, он интуитивно чувствовал, что в старом преступлении кроется ключ к сегодняшним событиям. Однажды ему пришла в голову вроде совершенно нелепая мысль – встретиться с вдовой убитого милиционера. Может, она внесет какую-нибудь ясность в давние события? Не насторожило ли ее что- нибудь в смерти мужа? Идея была так себе, как говорили в студенческие годы, на «троечку», но она не покидала его целую неделю, и он, как-то особо не раздумывая, поехал к вдове домой.
Неопрятная, помятая жизнью старуха, видимо довольно-таки часто прикладывающаяся к бутылке, встретила его, мягко говоря, недружелюбно. Впрочем, на теплую встречу он не рассчитывал, потому что узнал, что за эти годы из Прокуратуры никто ее не проведывал, не интересовался ее жизнью, хотя муж прослужил у них на вахте почти десять лет и, что ни говори, погиб на боевом посту, таковы уж традиции нашей великой страны, нет внимания ни к живым, ни к мертвым.
В грязной неприбранной комнате на столе стояла пустая бутылка из-под портвейна, и старуха, видимо, жаждала опохмелиться, и ничто другое, казалось, ее в жизни не интересовало. На вопросы, которые прокурор Камалов готовил долго и тщательно, отвечала односложно: «не знаю», «не помню», «давно это было». Камалов уже собирался уходить, проклиная себя за «мудрое» решение, как вдруг в комнату вбежал мальчишка, школьник с ранцем за плечами, видимо, он жил где-то неподалеку.
– Сухроб, внучек, – кинулась вдруг старушка навстречу.
Судя по ее реакции, он давно уже здесь не был. Обняв внука, помогла ему снять ранец и, проходя мимо стола, ловко убрала пустую бутылку, и вся она как-то сразу преобразилась, стала мягче, добрее, появился интерес к жизни.
Незваный гость молча, не попрощавшись, двинулся к двери, когда старуха вдруг сказала вдогонку – и он вынужден был остановиться.
– Я вот такое вспомнила, может, сгодится. Когда меня привезли в больницу, муж был еще живой и в памяти, только очень слабый, жизнь из него уходила на глазах. Он все время шептал, глядя на меня: «Сухроб, Сухроб…» Так зовут нашего внука, теперь он уже школьник. Дед очень любил его. Я поняла так, что он хочет увидеть его в последний раз, попрощаться. Дали машину, и его тотчас привезли, а он глядит мимо внука и все твердит себе: «Сухроб, Сухроб…» Мы подумали, что он уже бредит, а через полчаса бедняжка уже отмучился.
Прокурор машинально выслушал старушку, поблагодарил ее и с облегчением покинул комнату, где он явно был лишний. Всю дорогу от пригородного поселка Келес до Прокуратуры, а это путь немалый, он жалел о потерянном времени и испытывал какой-то внутренний дискомфорт от встречи с вдовой милиционера, которого никогда не видел, испытывал личную вину за их судьбу, за их бедность и неустроенность.
Поднимаясь к себе на четвертый этаж, как обычно без лифта, он вспомнил мальчишку, симпатичного, смышленого, и подумал, какое у него красивое имя – Сухроб, и с удовольствием повторил его несколько раз. И вдруг на пороге собственной приемной его пронзила такая неожиданная мысль, что он, не замечая никого, буквально вбежал в кабинет и бросился к телефону.
Набрав номер полковника Джураева, расслабил узел галстука. Даже забыв поздороваться, он спросил прямо в лоб, не по-восточному:
– Эркин Джураевич, скажите, пожалуйста, не видели ли вы в тот день в Прокуратуре Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева, нынешнего заведующего Отделом административных органов ЦК?
Полковник Джураев, не понимая, почему прокурор взволнован из-за такого пустяка, ответил спокойно, не раздумывая:
– Да, я хорошо помню тот день. Он тогда был всего лишь одним из районных прокуроров Ташкента, кстати, самого неблагополучного. Он стоял у колонны на втором этаже бледный, расстроенный. Я подумал, что он чрезвычайно, подавлен оттого, что ранее знал Амирхана Даутовича, или оттого, что понял, какой рискованной работой занят, и что может ждать его в определенных обстоятельствах.
– Скажите, а он мог видеть, куда определили дипломат?
