кусты роз, сирени выглядели так, словно нарочно были подготовлены для осмотра. И Амирхан Даутович невольно залюбовался творением рук Ларисы — все здесь до мелочей было продумано ею и напоминало о ней. Увлекшись, он и не слышал, как комиссия появилась у него за спиной.
— Впечатляюще! — сказал представитель народного контроля.
Оба эксперта-искусствоведа разбежались по двору, их восторженные возгласы раздавались то у одного экспоната, то у другого. Амирхану Даутовичу приходилось каждому из них давать объяснения, чаще всего о том, в каких каталогах и где была представлена эта керамика. Все, что им говорил областной прокурор, они тщательно вносили в затрепанные толстые тетради; запись вел и представитель из народного контроля, следовавший за хозяином дома по пятам, — он словно боялся, что Азларханов о чем-то сговорится с экспертами. Два других члена комиссии, по всей вероятности заядлые садоводы, проявили искренний интерес к карликовым деревьям, редким кустарникам и цветам, к английским лужайкам, и если задавали вопросы, то они касались только сада.
Пробыв в саду более часа и осмотрев все экспонаты 'музея под открытым небом', перешли в дом. Две самые большие комнаты коттеджа, отданные под коллекцию, Амирхан Даутович успел тоже привести в порядок, после того как вернул сосуды Балан-мечети секретарю обкома. Здесь гости пробыли гораздо меньше, чем во дворе, и тут он тоже отвечал только на вопросы искусствоведов-экспертов и важного чиновника из народного контроля, у которого их оказалось всего три. Указывая на ту или иную вещь, он спрашивал: 'А это за сколько приобретено?', 'Где приобретено?', 'У кого приобретено?' Вот на эти вопросы отвечать Амирхан Даутович затруднялся, особенно на первый — за сколько приобретено? — потому что он точно знал, что редко какое изделие покупалось за деньги. Большинство предметов было принесено незнакомыми людьми, подарено друзьями, соседями, коллегами по работе. Он и говорил об этом, но по глазам видел, что его ответ не вызывал веры у представителя из народного контроля, который, наверное, и был председателем комиссии, потому что слишком уж надменно и официально держался.
В комнатах, несмотря на теплый весенний день, было прохладно, тянуло из углов сыростью — видимо, и керамика хранила еще зимний холод нежилых помещений, и комиссия выразила желание посмотреть альбомы, каталоги выставок, книги Ларисы Павловны во дворе, на весеннем солнышке. На открытой летней веранде уже стоял стол, и Амирхан Даутович вынес туда все то, что попросили проверяющие. Разобрав альбомы, члены комиссии стали внимательно разглядывать их, время от времени делая какието выписки в свои записные книжки и тетради. По тому, как увлеченно рассматривали альбомы искусствоведы-эксперты, Амирхан Даутович понял, что некоторые из них, в основном изданные за рубежом, они видели впервые. Особенно быстро и шумно одолевал альбомы и каталоги тот, которого прокурор внутренне признал председателем комиссии. То и дело слышалось:
— Во дает, в Испании издалась…
Или:
— Смотри, смотри, вот тот хум, что под дубом лежит. Напечатан в швейцарском альбоме!
Разглядывая композицию с сосудами из Балан-мечети, он сказал:
— Это ж надо, какого огромного волка охотник подстрелил из такого древнего ружья… — И долго сокрушенно качал головой.
Передавая друг другу, приезжие рассматривали альбомы и каталоги дольше, чем всю коллекцию керамики. Представитель из парткомиссии, видимо, зная, что Амирхан Даутович сопровождал Ларису Павловну в двух зарубежных поездках, спрашивал о том, как проходили эти выставки, какой вызвали интерес, какие экспонаты представляли особую ценность, впрочем, ценность он подразумевал не эстетическую и не научную, но это не сразу дошло до областного прокурора. Они, наверное, задержались бы у него во дворе еще с часик, но неожиданно за высокими проверяющими прибыли две машины, и человек, приехавший за ними, объяснил Амирхану Даутовичу, что обед в загородной резиденции обкома уже готов. Пригласили на обед и прокурора, не очень настойчиво, правда, но Азларханов отказался. С тем комиссия и отбыла, и о ее выводах Амирхан Даутович узнал только через неделю на бюро обкома партии, собранном по его персональному делу.
Если быть точнее, с заключением ташкентской комиссии его ознакомили перед началом бюро, которое было перенесено по каким-то причинам на более позднее время. Путаное, неконкретное заключение, как и все, что выдвигалось и вменялось в вину Азларханову. Не смогли эксперты-искусствоведы и правильно оценить коллекцию керамики, собранную Тургановой, но тумана в этом вопросе напустили немало. Дважды в заключении ссылались на лондонский аукцион 'Сотби', где в последние годы участилась продажа частных собраний керамики из разных стран. И приводили в пример коллекцию господина Кемаля из Анкары, которая была продана за восемьдесят четыре тысячи фунтов стерлингов; называлась и коллекция генерала Чарлза Грея, которую тот в начале века вывез из Египта, — ее на аукционе 'Сотби' оценили в сто тысяч.
Эксперты проводили такую параллель, потому что, на их взгляд, коллекция Тургановой не уступала собраниям господина Кемаля и генерала Грея, и ссылались при этом на высказывания зарубежных газет о керамике, которую Лариса Павловна демонстрировала за границей. Ссылались также на статью, где приводилось сравнение частного собрания Тургановой с коллекцией Чарлза Грея, и предпочтение отдавалось керамике Средней Азии — она оказалась представлена куда шире. Не преминули эксперты указать и на тот факт, что в рецензиях о выставке Тургановой западные журналисты не раз оценивали стоимость экспонатов, а газетчики оценивали коллекцию щедро, тем более что знали — она не продается. Оттого предполагаемая цена, называемая восторженными журналистами, была куда выше, чем назначил аукцион 'Сотби' за коллекции из Анкары и Порт-Саида.
Эксперты переводили фунты, доллары, западно-германские марки, японские иены, французские франки, в которых хоть однажды оценивалась коллекция, по официальному курсу на рубли, и сумма получалась астрономическая, что-то около ста пятидесяти тысяч, превышая даже цену, названную анонимщиками. И эта, гипнотизирующая любого советского человека, живущего на зарплату, цифра витала в стенах обкома задолго до начала бюро — она определила тон и настроение его. Наверное, слух опережает скорость света, обрастая деталями или, наоборот, теряя их, и уже скоро не говорили, что коллекция керамики оценивается экспертами примерно в сто пятьдесят тысяч, а говорили, что областной прокурор собрал сто пятьдесят тысяч или просто называли эту потрясающую цифру, увязывая всяк на свой лад с его фамилией такие большие деньги. Но все эти слухи распространялись и ширились после бюро, на котором и решилась судьба Амирхана Даутовича.
Конечно, и до обкома его члены знали и о заключении комиссии полковника Иргашева, и о выводах проверяющих из Ташкента. Комиссия из Ташкента еще отметила, что иметь в домашнем саду 'музей под открытым небом' для такого должностного лица, как областной прокурор, — вызывающая нескромность, и партийная, и должностная.
Однако, обшарив чуть ли не все углы коттеджа, комиссия даже мельком не упомянула о спартанской скромности жилья областного прокурора, где не было ни одной вещи, которые принято называть предметами роскоши.
Членом бюро обкома оказался и один из младших братьев Суюна Бекходжаева, из тех, что носили другую фамилию. Он не стал выступать первым, но, видя, что собравшиеся не вполне разделяют выводы двух комиссий, взял слово.
— Я бы хотел, чтобы меня поняли правильно. Мне совсем не просто сказать слова правды человеку, перенесшему такое большое горе, потерю жены, и едва оправившемуся после двух тяжелых инфарктов, но долг коммуниста обязывает к этому. Я тоже, можно сказать, косвенно соприкоснулся с бедой товарища Азларханова: убийца-маньяк, так быстро пойманный и сурово наказанный органами правосудия, угрожал жизни моего родственника, студента, будущего коллеги нашего прокурора. Поверьте, если он не пострадал физически, то психологическую травму он получил на всю жизнь, я знаю это точно. Так что мне, больше чем кому-либо, понятна беда товарища Азларханова. Беда неожиданно высветила и другое, но я убежден, даже не случись беды, рано или поздно ситуация с частной коллекцией в доме областного прокурора выплыла бы наружу. И тут мы подходим к сути дела. Я хочу сказать о корысти, какие личины она может принимать. Если раньше на бюро мы обсуждали людей, наживших неправедным путем дома, машины, дачи, ковры, хрусталь, сегодня мы сталкиваемся с более изощренной формой стяжательства. Меня поразила оценка уважаемых и авторитетных экспертов из столицы — сто пятьдесят тысяч! А в такую астрономическую цифру оценивается собранная семьей Азлархановых редкая керамика нашего края. На такую сумму у нас не тянул еще ни один
