Retrum. Когда мы были мертвыми

В моем сердце воцарились изумление и страх.

Часть четвертая ДЕМОН, КОТОРЫЙ ПРИХОДИТ ВО СНЕ

Умереть осенью

И ответил Ворон:

«Никогда».

— Эдгар Аллан По —

Сентябрь и октябрь прошли без особых событий.

После того как отцу пришлось лететь в Лондон и забирать меня оттуда, я жил в режиме жесткого ограничения свободы, практически под домашним арестом. Отец лично проверял, посещаю ли я все занятия, и внимательно отслеживал каждый мой выход из дома. Мне было строго приказано никогда больше не встречаться с Лореной и Робертом, которых отец считал виноватыми в том, что именно под их влиянием я пустился в эту дурацкую авантюру, закончившуюся страшной смертью моей возлюбленной.

— Слушай, через три дня у меня день рождения. Мне исполняется семнадцать лет, — напомнил я отцу, — Еще год, и ты уже не сможешь мною командовать.

С этими словами я заперся в своей комнате и поставил музыку на полную громкость, чтобы отец сразу же понял всю бесполезность любых попыток поговорить со мной через дверь.

В динамиках мощно звучала Пятая симфония Малера, я же лежал на кровати и вспоминал день за днем все то, что случилось со мной с момента возвращения в Тейю. Не могу не признать, что эти дни казались мне абсолютно одинаковыми, похожими друг на друга как две капли воды.

Поначалу я совершенно ничего не ел и за первые две недели после смерти Алексии похудел на шесть килограммов. Еда просто не лезла мне в горло. Врачи уже готовы были поставить мне диагноз «анорексия», и отец потребовал, чтобы я раз в неделю ездил в Барселону к психологу.

Таковым оказалась очень приветливая и деликатная женщина, которая совершенно не настаивала на том, чтобы я рассказывал ей о своих проблемах. Она показывала книги, которые написала в соавторстве с мужем, в основном антологии детских сказок. Я из вежливости рассматривал цветные иллюстрации, но на душе у меня от этого светлее не становилось.

— Не держи в себе боль и эмоции, — как-то раз посоветовала мне она. — Если хочется плакать — плачь, можешь даже кричать. Понимаешь, горе и печаль — они как нефть, конечны и невозобновимы. В один прекрасный день то и другое иссякнет, и тебе придется искать иной источник энергии для того, чтобы поддерживать свое существование.

Я слушал ее и толком не понимал, о чем она говорит. Душой и мыслями я был бесконечно далек как от ее консультаций, так и от каких бы то ни было надежд на спокойное, умиротворенное существование.

Тем не менее в этих визитах к психологу был и один положительный момент. Врач категорически не рекомендовала отцу отправлять меня в Америку, если я сам этого не хочу. Свое решение она объяснила так: я, с ее точки зрения, по-прежнему находился под эмоциональным воздействием того, что мне пришлось пережить. Если вырвать меня из привычного маленького мирка, в котором я последние годы существовал, то можно было спровоцировать у меня настоящую, уже клиническую депрессию.

На самом деле мое состояние не слишком отличалось от того, какого так опасалась психолог. Я действительно был страшно подавлен и близок к помешательству. Я возвращался с занятий домой, закрывался в своей комнате, но больше не слушал кассету, подаренную Алексией. Мне было достаточно увидеть футляр, название альбома «NightShift», написанное ее рукой, и из моих глаз сплошным потоком непроизвольно текли слезы.

То же самое происходило, когда я брал в руки сердечко, сплетенное из волос Алексии.

Я вновь стал слушать и читать классику. Как-то раз, поставив диск с «Адажиетто» Малера — произведением, получившим всемирную известность, после того как оно было включено в фонограмму фильма «Смерть в Венеции», — я взял с полки томик стихов Эдгара Аллана По. Книгу я открыл на давно заложенной странице с моим любимым произведением этого поэта. Речь в нем идет о говорящем вороне, который появляется в комнате юноши, оплакивающего смерть возлюбленной. Начало произведения звучит несколько высокопарно и напыщенно.

Я открыл окно, и странный гость полночный, гость нежданный,
Ворон царственный влетает; я привета от него
Не дождался. Но отважно — как хозяин, гордо, важно
Полетел он прямо к двери, к двери дома моего,
И вспорхнул на бюст Паллады, сел так тихо на него,
Тихо сел, — и больше ничего.

Как ни грустно, как ни больно, — улыбнулся я невольно
И сказал: «Твое коварство победим мы без труда,
Но тебя, мой гость зловещий, Ворон древний. Ворон вещий,
К нам с пределов вечной Ночи прилетающий сюда,
Как зовут в стране, откуда прилетаешь ты сюда?»
И ответил Ворон:
«Никогда».

С этого места несчастный влюбленный начинает задавать вопрос за вопросом невесть откуда взявшейся говорящей птице. На все обращения ворон отвечает практически одними и теми же словами. Юноша хочет узнать, обнимет ли он когда-нибудь вновь красавицу, пленившую его сердце, пусть даже это случится на небесах, после того как подойдет к концу его унылое, полное печали земное существование.

На этот вопрос ворон отвечает коротко и ясно: «Больше никогда». В конце произведения несчастный молодой человек вынужден признаться себе в том, что, по всей видимости, тень печали уже не сойдет с чела, в его жизни никогда больше не будет светлых дней.

И сидит, сидит с тех пор он там, над дверью черный Ворон,
С бюста бледного Паллады не исчезнет никуда.
У него такие очи, как у Злого Духа ночи,
Сном объятого; и лампа тень бросает. Навсегда,
К этой тени черной птицы пригвожденный навсегда, —
Не воспрянет дух мой — никогда! [16]