– У них, чтоб им… придурки. Ну бывай. – Майборода пожал Рудаки руку, повернулся и собрался уже залезть в джип, а потом вдруг спросил:
– А тебе куда? Можем подкинуть.
– На Печерск, тут недалеко – решил квартиру проведать, несколько месяцев не был, – ответил Рудаки.
– Во, хорошо, – обрадовался Майборода, – и нам на Печерск, в Майорат с отчетом, у них там штаб. Давай, залезай. Он стал объясняться с негром – тот важно кивнул и открыл дверцу. Рудаки забрался в джип и шепнул Майбороде:
– Ты только не говори своему африканцу, что я по-англо-американски разумею – не хочу я с ним общаться.
– Американец он, – уточнил Майборода и добавил, – да не волнуйся ты, не будет он с тобой общаться, с туземцем, они нас за людей не считают.
Когда случилась вселенская катастрофа, правительства многих стран попросили помощи у Организации объединенных наций и в эти страны для поддержания порядка были посланы соединения войск ООН. Однако вскоре выяснилось, что никаких беспорядков или конфликтов нет и войска ООН не нужны. Потом развалились и прежние правительства, и ооновцы оказались предоставленными самим себе. Сначала их начальники безуспешно пытались наладить связь с ООН, а потом постепенно переходили под покровительство новых властей. В городе войска ООН действовали в основном при Печерском майорате, и лишь одно небольшое соединение состояло при Подольском раввинате. Войска ООН в городе состояли преимущественно из африканцев и скандинавов. Ничего не понимая в местной жизни, они выполняли лишь декоративные полицейские функции: оцепляли места вооруженных столкновений между местными властями и различными группировками, патрулировали улицы, помогали пожарным и спасателям.
До дома Рудаки они доехали быстро – он успел только выяснить у Майбороды, что ооновцы очень интересуются Аборигенами, но боятся, и контактировать им с Аборигенами запрещено уставом.
Дом Рудаки стоял, как заговоренный: рядом такие же хрущевские пятиэтажки покосились, по стенам шли трещины; у бывшего Дома нации (раньше еще шутили: «Какой нации?») – псевдоконструктивистского сооружения через дорогу напротив – рухнула крыша в форме паруса, а дом Рудаки стоял как ни в чем не бывало, такой же обшарпанный и грязный, как раньше, даже стекла на застекленном балконе его квартиры сохранились.
Перед домом дорожки и газоны были усыпаны толстым слоем опавших листьев, а на яблоне перед балконом еще кое-где висели яблоки. Рудаки осмотрелся – вокруг не было ни души и вообще округа выглядела тоскливо и неуютно. Это был так называемый дальний Печерск, и реформаторская деятельность Гувернер-Майора сюда не достигала. Район этот теперь принадлежал, кажется, Выдубецкому монастырю, хотя толком никто ничего не знал.
«Heim,[9] – подумал Рудаки не без теплых чувств, – столько всего здесь было». Он потянул дверь парадного. Дверь поддалась не сразу, но потом ему все же удалось ее открыть, просунув в щель пугач. Внутри было сумрачно и тихо. Рудаки стал медленно подниматься на свой второй этаж, сжимая для храбрости в руке пугач. У двери своей квартиры он остановился и стал рыться в карманах в поисках ключа. Наконец ключ нашелся, но он не сразу открыл дверь – что-то было здесь не так, что-то ему не нравилось, а что, он не мог понять.
Наконец Рудаки решился, вставил ключ, повернул и открыл дверь – коридор был пуст, но только он сделал несколько шагов в сторону первой комнаты, как увидел Аборигена. Сначала он подумал, что это человек – бывало так, что в пустые квартиры вселялся кто-нибудь и жил в отсутствие хозяев, и это все воспринимали достаточно спокойно, общая катастрофа сделала людей терпимыми и чуткими к чужим обстоятельствам, – но скоро понял, что это Абориген, несмотря на одежду и нетипичную для Аборигенов позу – тот сидел в кресле перед телевизором и был одет в единственный синий парадный костюм Рудаки (Рудаки называл этот костюм «празднично-похоронный»), его белую рубашку и, несомненно, его галстук. Собственно, по галстуку Рудаки и понял, что на Аборигене его вещи – он им очень гордился, галстук привезла ему дочь из Италии, он был ручной работы и другого такого ни у кого в городе не было.
Рудаки сначала испугался, а потом, когда увидел любимый галстук, разозлился.
– Вы чего тут… – начал он, хотя понимал, что Аборигены на слова не реагируют, – вы чего тут расселись.
И тут он испугался во второй раз, да так, что вылетел из квартиры, не закрыв дверь, и опомнился только, оказавшись на улице: услышав голос Рудаки, Абориген поднял голову и Рудаки увидел, что перед ним его точная копия, или двойник, или брат-близнец (хотя братьев у него не было), в общем, понял, что пред ним сидит в его любимом кресле он сам в своем «празднично-похоронном» костюме и любимом галстуке в горошек.
Выскочив из дома, он остановился и посмотрел на окна своей квартиры – двойник смотрел на него из окна кухни и, казалось, ехидно ухмылялся.
«Что же это такое? – думал Рудаки. – Из собственного дома выселяют, надо Иве сказать, она это так не оставит. И костюм жалко, и галстук, хотя зачем мне теперь костюм, не в костюме дело… просто нахальство какое, что хотят, то и делают».
– Что хотят, то и делают! – сказал он громко, совсем как профессор Щетинин, погрозил Аборигену в окне кулаком и пошел за дом на бульвар, где сел на гнилую скамейку и закурил.
Уютный коротенький бульварчик за домом, когда-то чистый и ухоженный, теперь выглядел заброшенным: скамейки были поломаны, на дорожке под толстым слоем опавших листьев валялся всякий мусор, деревья, которые раньше аккуратно подстригали, теперь разрослись и почти сплелись кронами. Как и везде вокруг, на бульваре не было ни души, только ветер шелестел остатками листьев на деревьях. Похолодало. Рудаки закурил, достал из рюкзака шарф и снова закрутил его вокруг шеи. Он посмотрел на окна своей квартиры, выходящие на бульвар, и ему показалось, что в одном из них стоит его двойник, хотя расстояние было приличное и трудно было утверждать наверняка.
«Что же делать? – думал он. – Ива меня убьет, если я оставлю квартиру незапертой. – Надо пойти запереть», – сказал он себе, но не встал, а закурил еще одну сигарету.
Собственно, то, что Абориген в квартире оказался его двойником, волновало Рудаки теперь уже не очень, он вспомнил рассказы Штельвельда и Иванова о других двойниках, как выяснилось, не обязательно покойниках и успокоился.
«Я-то пока живой, – думал он, – нечего его бояться, надо пойти закрыть квартиру. Потом расскажу все Иве и всей компании – что-нибудь придумаем вместе, а может, Абориген и сам уйдет – ему ключ не
