сих пор держал в руке, и, перейдя на английский, представил Эджби:
— Это г-н Эджби из Отдела по борьбе с терроризмом.
Хосе хмыкнул и ничего не сказал, а Ариель витиевато представился, демонстрируя свой рыкающий американский акцент а ля Виллис Кановер.
Эджби опять помахал удостоверением, сказал, что он из Отдела по борьбе с терроризмом (опять не уточнив, какого), и предложил перейти в номер г-на Мартинеса или г-на Заре-пански (имелся в виду Заремба-Панских) not to disturb Mr. Kuznitz any longer[8] и поговорить.
— Пошли ко мне, — сказал Ариель по-английски и добавил по-русски, — штаны тебе, Генрих, я сейчас заброшу и выпьем с тобой, стрессы снимем. — Он уже поднял с пола брошенный пакет с бутылкой, заглянул в него, убедился в сохранности содержимого и с тех пор бережно прижимал пакет к груди.
Когда они ушли в номер Ариеля, сопровождаемые турецким полицейским с автоматом, Кузниц, как мог, постирал свои джинсы, вывесил сушиться на балконе, с удовольствием вымылся, долго стоя под душем, надел чистые трусы и шорты. Он вспомнил, что, оказывается, взял шорты в рассуждении ходить в них в бассейн при гостинице и как-то о них забыл.
В чистой футболке и шортах он уселся на балконе в белое пляжное кресло и стал потихоньку прихлебывать взятую из мини-бара кока-колу, курить и смотреть на улицу. После душа он уже почти успокоился и подумал, что надо пойти позвонить Инге, пока про теракт не сообщили в новостях, но идти звонить было еще рано — Инга будет дома только вечером.
Балкон выходил на перекресток перед гостиницей, и там все уже было, как обычно в выходной день. Было уже три часа пополудни, и об утреннем теракте ничто не напоминало, кроме двух полицейских, оставленных у входа: увезли раненых и убитых (полицейские сказали, что убили троих израильтян и мальчишку-посыльного, который как раз выходил из гостиницы), ушли следователи, очевидно, так ничего и не разузнав, разошлись даже стервятники-журналисты, слетевшиеся на кровь в огромном количестве, убрали разбитое стекло. Прохожие, правда, поглядывали на гостиницу и переговаривались, показывая на дверь с выбитыми стеклами, а так об утреннем ужасе уже не напоминало ничего. Бойко шла торговля жареными каштанами на углу, мальчишка на велосипеде привез газеты, и швейцар вышел из отеля и взял у него пачку.
Кузниц посмотрел на соседние балконы и увидел на одном из них загоравшую израильтянку или арабку. «Хотя едва ли арабку, скорее, американку, из этих двух супружеских пар, о которых говорил Эджби», — подумал он, вспомнил дурацкое, на его взгляд, изречение (Библия что ли?): «Пусть мертвые хоронят своих мертвых», мысленно выругался и отправился к Ариелю за штанами.
В номере Ариеля было накурено так, что хоть топор вешай, несмотря на открытую настежь балконную дверь. Ариель сидел на кровати в длинных клетчатых футбольных трусах перед низким столиком, на котором стояла уже почти пустая бутылка ракии и лежала небогатая закуска, состоявшая из надгрызенного куска сыра и нескольких бананов, и был, как выражались когда-то, «тёпел». Напротив в кресле сидел Хосе в элегантном светло-сером спортивном костюме, грыз яблоко и брезгливо смотрел на остатки закуски. Хосе не пил, пьянство осуждал и, кроме того, был эстетом, а стол Ариеля его эстетические чувства явно оскорблял. Вообще, их дружба с Ариелем была, на свежий взгляд, странной, но в том, что она была настоящей, Кузниц не раз убеждался.
— Генрих! — заорал Ариель, когда Кузниц открыл дверь. — Ты не ранен, Генрих?! Садись, баба, выпьем. Возьми стакан в ванной, — он потянулся к бутылке, внимательно посмотрел на нее и вылил остатки в свой стакан. — Правда, тут уже нечего, но ничего, я скажу мальчику — мальчик принесет, — он потянулся к стоявшему на столике телефону.
— Спасибо, Ари, я не хочу, — сказал Кузниц, — я сейчас пойду домой позвоню.
— Не хочешь, так я выпью, — Ариель влил в себя остатки ракии, скривился и закусил маленьким кусочком сыра. — Не хочешь, как хочешь, но тебе надо выпить, — Ариель помолчал, — ты герой — был под пулями. Штаны, правда, намочил, но ничего — возьми мои, там в шкафу возьми.
Кузниц решил промолчать — на шутки Ариеля он давно перестал реагировать — и вдруг передумал брать у Ариеля штаны, не хватало еще ходить по Стамбулу, как русский бандит, в тренировочных штанах.
— Не буду я у тебя брать штаны, — сказал он Ариелю, — надену парадные, а там и джинсы высохнут.
— Ладно, — согласился Ариель, — ты в шортах иди — шорты у тебя высокий класс. Где взял?
— В Анталии купил, когда был там с Потаповым на семинаре. Но в шортах я не пойду — я ж не пижон, как этот Эджби.
Хосе посмотрел на шорты Кузница взглядом знатока и сказал:
— Very maridadi, very, bwana![9] — Хосе последнее время пристрастился к книгам на африканскую тему и часто вставлял словечки на суахили. — А Эджби этот — явный гомик, — добавил он и поморщился, — одеколоном от него так и разит.
— Не знаю, — усомнился Кузниц, — может, и не гомик. Вид у него мужественный. А что он тут вам говорил?
— Ерунду всякую. Призывал помочь найти террористов. Мол, мы переводчики, языки знаем, могли услышать что-нибудь полезное, — ответил Хосе, а Ариель коротко резюмировал:
— Хрен их теперь найдешь!
— Пожалуй, — согласился Кузниц. — Ну я пойду звонить, потом зайду в лахманчу[10] поем чего-нибудь. Ты не пойдешь? — спросил он Хосе, потому что знал, что Ариель никогда не обедает по выходным, да и по будням редко.
— Да нет, — ответил Хосе, — аппетита нет.
— Ну тогда я пошел, вечером загляну.
— Давай, — сказал Ариель, — скажи Инге, пусть моим позвонит, а то можно представить, как в новостях этот теракт раздуют.
— Хорошо, — сказал Кузниц и пошел переодеваться.
Переодевание не заняло много времени, и скоро он вышел из номера в парадных брюках и белой рубашке. Гостиница после утреннего кошмара как будто вымерла — никого не было в коридорах, даже горничные не бродили со своими тележками. Лифт пришел сразу и тоже был пуст, хотя обычно ждать его надо было долго и всегда в кабине кто-то был.
Внизу в холле сидела перепуганная арабская семья с чемоданами — дети смотрели на чужого дядю круглыми черными глазенками, прижимаясь к матери, глава семьи в длинном белом балахоне-галабии и клетчатом головном платке с черными шнурами говорил по мобильному телефону. Молодой человек за стойкой портье, который работал когда-то в Анталии и немного знал русский, сказал Кузницу:
— Сволочи террористы! Все уезжают. Плохо для бизнеса.
— Сволочи, — согласился Кузниц и вышел на улицу через пустой проем, который раньше закрывали автоматические раздвижные двери из затемненного стекла. Навстречу ему в отель вошла группа арабов в головных платках со шнурами, некоторые были в европейском платье, некоторые — в галабиях, очевидно, постояльцы отеля. Он вспомнил слова Эджби о том, что в гостинице есть пособник террористов, и подумал, что больше всего подозрений, конечно, должны вызывать арабы, хотя и из персонала гостиницы кто-нибудь мог сообщить террористам о планах израильских туристов и кто-нибудь из туристической конторы тоже мог. Он вспомнил, как сказал Ариель: «Хрен их найдут!», и мысленно опять с ним согласился.
Когда он выходил из гостиницы, полицейские у входа посмотрели на него пристально, но ничего не сказали, и Кузниц пошел вниз по узкой улице, как всегда с трудом пробираясь между припаркованными на тротуаре машинами.
«Конец теперь гостинице — разорится, — думал он, — а ничего был отель, не хуже других. Не «Шератон», конечно, но оно и лучше. — Не любил он жить в роскошных отелях. — И название удачное — «Золотой век». И возлягут рядом лев и ягненок, или кто там вместе со львом возляжет?». Как и положено в золотом веке, в этой гостинице мирно уживались израильские туристы и арабы из Саудовской Аравии и Иордании. Часто за завтраком он слышал, как арабы и евреи за одним столиком обсуждали свои маршруты, ругали или хвалили местную кухню.
Столовая в гостинице была огромная, настоящая обеденная зала с высоким потолком, и гулко звучал в ней гортанный арабский и протяжный, с вопросительными интонациями иврит, смешиваясь в