стыдно и страшно. Потупив глаза, она отступила к печи. Тимофей пошел за ней.
– Сердечко! – крикнул он тонким голосом.
– Чего вы пристали ко мне? Убирайтесь! – с возмущением сказала Христя.
– Паникадило души моей! – крикнул он снова, ударив себя кулаком в грудь.
Люди так и покатились со смеху, а Тимофей стоит перед Христей, бьет себя в грудь и выкрикивает:
– Ты та, кого жаждала душа моя! Приди же, ближняя моя, добрая моя, голубица моя! Приди в мои объятия! – Он распростер руки, намереваясь обнять Христю.
– Тимофей! Ты что? – раздался вдруг позади него чей-то голос.
Пономарь оглянулся, и руки его опустились: перед ним стоял батюшка.
– Совсем осрамил девушку, – сказал отец Николай, взглянув на Христю, у которой щеки горели, как маков цвет.
Тимофей отошел, давая дорогу батюшке, который прощался с хозяевами и гостями, порываясь уйти.
– Отец Николай, а на дорогу разве не надо выпить? – и Загнибида заискивающе заглядывал батюшке в глаза.
Отец Николай засмеялся.
– На дорогу? Ах, чтоб вас! Давайте уж!
– Я вам наливочки, – суетился Загнибида. – Такой наливочки – губы слипаются! Олена Ивановна! Наливочки сюда! Позапрошлогодней! – крикнул он жене.
Олена Ивановна принесла бутылку с наливкой.
– Сама и попотчуй.
Олена Ивановна налила.
– Хороша, хороша! – похваливал отец Николай, понемногу отпивая из чарки.
– А вам, отец дьякон? Наливочки? – предлагает Загнибида.
– Свинячьего пойла? – крикнул дьякон. – Нет! Водочки мне дайте!
– А может, рому – для бодрости? У меня хороший ром, у немца брал.
– Не терплю я эти заграничные штучки. От них только в животе булькает и голова болит. Нет лучшего напитка, чем наша родная водочка! Чем больше ее пьешь, тем вкуснее она делается. Правда? – крикнул он, хлопнув Колесника по плечу.
– Правда, ром к чаю – дивная вещь.
– То-то же. А для начала – водки! Дернул – и все! Дерзай, чадо! – крикнул он, запрокидывая чарку, и торопливо вышел на крыльцо, где ждал его батюшка.
– Пошли вам Бог счастья! – напутствовал его Колесник.
Вслед за дьяконом вышли хозяин, хозяйка и кое-кто из гостей.
– Пропустите! Пропустите! – шамкал беззубым ртом псаломщик, протискиваясь вперед.
– Ты же слышал, что я тебе наказывала, старый черт! – крикнула псаломщица, схватив его сзади за волосы.
– Слыхал, слыхал! – сказал псаломщик и, вырвавшись, скрылся в сенях.
– Ох ты, моя красавица неписаная! – крикнул Тимофей, уходя, и ущипнул Христю.
Она размахнулась и ударила его кулаком по спине.
– Вот так посватала! Молодчина! – сказал кто-то.
– Кто кого? – спросил Колесник.
– Вон эта девка – Тимофея.
Колесник взглянул на Христю. Красная и разгневанная, стояла она около печи.
– Где ты, душечка, была? – спросил Колесник, подходя к ней. – Я же с тобой и не христосовался. Христос воскрес!
Не успела Христя рта раскрыть, как Колесник ее уже обнял.
– Не очень, Костя, не очень! Гляди, как бы ты губы не обжег! – сказал ему толстый торговец.
– И я не христосовался, – сказал какой-то невзрачный гнилозубый мужчина и чмокнул Христю в щеку.
Толстый лавочник тоже приложился к ней жирными слюнявыми губами. Христя не знала, куда ей деться от стыда и что делать – плевать ли в глаза этим пьянчугам, ругаться или плакать.
– Стой! – крикнул вернувшийся с крыльца Загнибида, увидя, как Христя вырывается из крепких рук Колесника.
– Константин! Что ты делаешь? Подожди же, я жене расскажу, – сказал он.
– Ее дома нет, – сказал Колесник, выпуская Христю. Та бросилась вон из кухни и в сенях чуть не сбила с ног хозяйку.
– Куда ты несешься как сумасшедшая? – спросила Олена Ивановна.
– Да он... они... ну их совсем! – жаловалась плачущая Христя: – Раз так, я все брошу!
– Что там такое? – спросила Олена Ивановна.
– Тссс... – послышалось из кухни.
– Не трогай хозяйского добра! – направляясь к сеням, крикнул Загнибида: – Не трогай!
– Что ты мелешь? – спросила его Олена Ивановна. – И это называется благородные люди. – Она с разгневанным видом прошла в комнату.
– Вот так дело! Кто кислицу поел, а кто оскомину набил, – сказал Загнибида, почесывая затылок.
– Так и у меня, – покачивая головой, сочувственно произнес Колесник.
– Горе, брат, эти жены! – сокрушался Загнибида.
– Горе, – как эхо, откликнулся Колесник.
– А горе залить надо, – вмешался в разговор толстый лавочник.
– А в самом деле! – согласился Колесник.
– Пойдем, – пригласил их Загнибида.
– Погоди. Эти паны там! И зачем ты их пригласил? – говорит лавочник.
– Разве я их просил? Сами набились. Не выгнать же мне их!
Только Загнибида сказал это, как из комнаты выходят Рубец и Кныш.
– Попили, поели у вас, Петро Лукич, – сказал Рубец. – Пора и домой.
– Куда? Так рано? Я и не видел, попробовали вы хоть что-нибудь.
– Всего попробовали вволю! – сказал Кныш.
– Боже мой! Может, еще немножко посидите?
– Нет, нет. Жены дома ждут. Мы, знаете, перелетные птицы.
– Скажи ему, пусть не задерживает, – шепнул толстый лавочник на ухо Колеснику.
– Да хоть на дорогу! – упрашивает Загнибида. – Антон Петрович! Федор Гаврилович! По одной! Наливочки. Жена, голубка! Дорогим гостям на дорогу наливочки!
– От тебя не отвяжешься! – сказал Рубец.
– Извините, простите, Бога ради! Может, что и не так. У меня, знаете, все по-простому. Как ни тянись, а до панов далеко. Извините.
– Дай, Боже, и нам то, что у вас! – сказал Кныш, беря чарку наливки.
– Будьте здоровы! – сказал Рубец. Выпил, отдал чарку и, попрощавшись за руку только с хозяином, вышел. Кныш попрощался со всеми без разбора и последовал за Рубцом. Загнибида пошел их проводить.
– Слава Богу! – с облегчением воскликнул толстый лавочник.
– Этот Кныш еще ничего, обходительный человек, – сказал Колесник, – а уж наш секретарь – о-о! Это цаца!
– Оба они одним миром мазаны! Оба на руку охулки не кладут! Один только берет и кланяется, а другой берет, да еще нос задирает. Выпроводил, слава тебе Господи! – сказал Загнибида, вернувшись. – Ну, а теперь – к столу. Сейчас наша очередь. Ох, уж эти мне паны!
И все гурьбой повалили в комнату. Там за столом собралась вся женская компания.
– Идите же к нам, – сказала дородная молодица, жена гнилозубого, красная, как наливка в ее чарке. – Хватит вам все с панами да с панами! Совсем панским духом пропахли! – прибавила она, стрельнув на Колесника своими масляными глазами.
