– Что, забрало? – смеясь, сказал Свирид.
– Еще и смеется! – крикнула Марья и бросилась с кулаками на Свирида. Тот нагнулся, и она начала тузить его по спине.
– Да сильнее! Не бойся! – подзадоривал ее Свирид и, внезапно выпрямившись, обнял Марью и прижал ее к себе.
У Марьи закружилась голова, а Свирид поднял ее и начал кружить по кухне.
– Что тут делается? – послышался голос хозяйки.
Свирид быстро выпустил Марью и, растерявшись, стоял посреди комнаты.
– Да вот он, чертяка, – сказала Марья. – Пришел к Христе... земляк... поклон ей принес.
– Но не ей, а тебе их передает, – сказала хозяйка и затворила дверь.
– Видишь, я говорила тебе, чтоб не шумел, – сказала Марья.
– А я знал, что их там черт поднимет. Ну вас, еще влопаешься тут. Пойду! Где моя шапка?
– Ты без шапки пришел.
– Нет, будто в шапке.
Шапка лежала на нарах. Марья стремительно схватила ее и бросила на печь.
– Не давай! – крикнула она Христе. – Пусть уходит без шапки.
– Не пойду.
– Тут останешься?
– Останусь.
– Ну да. Нужен ты здесь.
– А чем я плох? Что я, у Бога теленка съел?
– Может, и съел! – Марья громко хохочет.
– Гляди? Мне говорит – не смейся, а сама хохочет на весь дом... Ну вас! Надо подальше от греха. Христя, брось мне шапку.
Марья не успела оглянуться, как шапка уже была в руках Свирида.
– Ну, прощайте... – сказал он.
– Иди к бесу!
– Да хоть бы проводила.
– Собак боишься?
– Боюсь.
Марья вышла вслед за Свиридом. Вернулась не скоро, вся мокрая.
– На дворе такое делается – страшно, – проговорила она, взбираясь на печь.
Христя молчала.
– Ты чего загрустила? – спросила ее Марья.
Христя начала жаловаться на свою горькую долю. Одна память осталась от родителей – хата, так и ту снесли.
– А зачем ты ее бросила?
– Так я ж надеялась на добрых людей, им оставила.
Разговор не клеился.
Христя сидела молча, Марья по временам вздыхала.
На следующий день Марья ушла с вечера и вернулась далеко за полночь. Христя почувствовала, что от нее пахнет вином. На третий день Марья была встревожена, словно ждала чего-то. Христя рано легла спать и быстро уснула. Ее разбудил какой-то шорох, она прислушалась, и до ее ушей донесся шепот.
– Марья! – окликнула ее Христя.
Шепот замер.
– Марья! – еще громче крикнула Христя.
– Что тебе?
– Кто-то шептался в хате... Ты слышала?
– Тише! – сказала Марья. – Это мой брат.
– Какой?
– Здравствуй, землячка, – сказал кто-то вполголоса.
– Тссс! – зашипела Марья.
– Чего там? Не бойся! Христя – землячка! – сказал тот же голос.
Христя узнала его – это был голос Свирида. Она повернулась к стене, закрыла голову свиткой и вскоре уснула.
На другой день Марью рассчитали.
– Я не хочу, чтобы ты в мой дом хахалей водила, – сказала хозяйка.
– Не хотите, и не надо! – огрызнулась Марья. – Я и сама не хочу у вас быть. Оставайтесь с теми, кого вам легко обдурить.
– Молчи, а то я тебе рот заткну! – пригрозил пан.
Марья ушла не простившись. Христя осталась одна. Во время ссоры она не посмела сказать хозяйке, что одна не управится и в комнатах и на кухне. Тоску и страх испытывала Христя; у ней было такое чувство, точно она попала в неволю; теперь с ней могут сделать все, что угодно: бить, терзать, и никто ее не пожалеет, никто не заступится; одна, словно былинка в широком поле, щепка среди бушующего моря!.. От страха и тревоги Христя ходила сама не своя. Она так растерялась, что даже мыслей собрать не может, они словно разбегаются врассыпную.
– Не спеши так, Христя, – говорит ей Пистина Ивановна, – сделай сперва одно и тогда уж за другое принимайся, а будешь хвататься сразу за все, только время потеряешь, а дела не сделаешь. Это потому, что ты еще к порядку не приучилась; а вот как привыкнешь, все у тебя спориться будет... Ты не думай, Христя, что будешь работать за прежнюю плату, мы тебе прибавим.
– Тяжело одной, не управлюсь, – робко произнесла Христя.
– Это только тебе кажется... А когда будет много работы, я тебе помогу, и у меня две руки.
Христя ничего не ответила, только подумала: руки-то у тебя есть, да чьими придется жар загребать?
Она так захлопоталась на кухне, что еле успела обед приготовить. А тут еще пан все время звал ее: то убери, это подай.
– Ты не тормоши ее, ради Христа! – заступилась за нее хозяйка. – Если затормошишь, тогда уж ладу не жди.
Проценко сидел за обедом грустный и молчаливый, порою он только сочувственно посматривал на Христю.
Возвращаясь в свою комнату, он спросил ее:
– Так вы теперь, Христина, одни остались?
Сердце у нее ускоренно забилось. Она вся задрожала, лицо у нее начало дергаться. Она выскочила в сени, чтобы не расплакаться у него на глазах.
Эта беготня, суета с утра до ночи так ее утомили, что она к вечеру чувствовала себя ни на что не годной; руки и ноги ныли; голова словно свинцом налита; в глазах – туман. Подав самовар, она присела на нары отдохнуть, прислонилась к косяку и незаметно задремала.
И снится ей, будто перед нею высокая гора, поросшая редким лесом и густой бархатистой травой; под горой, обвивая ее голубой извилистой лентой, вьется речка. За нею далеко-далеко распростерлась долина – глазом не охватишь этого зеленого простора, сливающегося на горизонте с небесной лазурью. Христя всходит на самую вершину горы и озирается кругом. Полдень. Солнце в зените, его лучи золотят траву и просвечивают реку до самого дна; вот качаются зеленые водоросли; темнеет омут; медленно плывет черепашка; вон там пиявка виднеется, а там играет рыба. И сколько ее! Целая стая: спинки черные, бока золотистые, а глаза с красными ободками. «Спущусь к речке, полюбуюсь, как рыба играет, а может, искупаюсь... – думает Христя. – Там, верно, хорошо купаться: вода чистая, дно песчаное. Пойду!» Христя спускается с горы. Скользко! Как бы не упасть. Христя с трудом держится на ногах, словно ее подталкивают в спину... Над водой склонилась верба, погрузив концы своих ветвей в воду. Под нею – тень и прохлада. Если раздеться там – никто не увидит, а придет кто-нибудь, есть где укрыться. Христя бежит. На берегу она видит: самая большая ветвь на вербе надломилась и почти касается земли; маленькие веточки так
