у потомков до самого татарского нашествия. Установлено, что «Русское» государство Рюрика было далеко не первым «Русским» государством на территории нынешней Европейской России. Выяснилось, что дохристианские верования наших предков были далеко не так примитивны и грубы, как это обычно нам рисовалось, а их культурные взгляды во многом были духовно выше взглядов так называемых «культурных народов» того времени. Можно считать доказанным, что после крещения Руси Византийская культура (вне вопросов церкви) совершенно не привлекала к себе сердец наших предков и не была усвоена ими. Это утверждает мысль о самобытности и высоте культуры Русской Земли Киевского периода…».[107]
На следующей странице, цитируя Б.Н. Сергиевского, С. Лесной-Парамонов говорит: «Здесь и двуглавый орел, и шапка Мономаха, и крещение Руси, и Москва, и Петербург, но… нет Киева! И недаром именно Киевский период Руси наиболее извращен Сергиевским. Политика у Сергиевского одолела правду: Сергиевский, как и все, служившие «Царю и Отечеству», забыл одно важное обстоятельство: одна из голов двуглавого орла всегда была прусская, и этим всё объясняется».
Мы, конечно, не можем так обобщать, как С. Лесной-Парамонов, говоря «всё». Мы думаем, что далеко не «всё». Но всё же факты засилья немецкого элемента в России, например, перед Русско-японской войной отрицать не приходится.
О Князе Кие не говорится в Истории потому, что тогда надо принять гипотезу, что, находясь на Дунае в Киевце, Князь получал от Греков дань, как понимали денежные «дотации» все варвары, и что он ушел с Дуная и перестал защищать границу Византии, так как понял убыточность своей роли. Вместе с тем придется признать, что его войско было достаточно сильным, чтоб сдерживать варваров степи. Кроме того, договоры должны были быть писаны на каком-то материале, а также на каком-то языке. Значит, Князь Кий либо знал латинский, либо греческий язык, или же, если писал по-славянски, то должен был знать какую-то славянскую грамоту. Конечно, кроме всего тогда выходит, что Варяги никакими основателями Руси не были.
Хотя д-р С. Лесной-Парамонов и оспаривает мнение А.А. Кура относительно «подгонки» Летописи Нестора Сильвестром к требованиям времени, т. е. соответственно легенде о «Призвании Варягов», но мы можем только сказать, что такие «подгонки» и «переделки» случались сплошь да рядом в Истории, особенно в древнейшие времена. Д-р С. Лесной-Парамонов не хочет с этим согласиться единственно из стремления «доказать», что А. Кур неправильно излагает Историю. Это, конечно, не аргумент. Кроме того, История Русов является общей собственностью всех, кто считает себя Славянином и Русом, а не только собственностью С. Лесного-Парамонова.
В отношении «подгонки», например, — Новгородские Летописи называют Кия с Братьями и сестрой Лыбедью «разбойниками». Почему они это делают? Исключительно из соображений первенства Новгорода. Это видно хотя бы из хронологической неправильности: из текста следует, что «Олег убил Кия и род его…» через добрых 400 лет! Из Несторовской Летописи мы знаем, что Олег нашел в Киеве Аскольда (Воеводу, присланного Ререком) и Дира (потомка Князя Кия или же какого-либо из Князей, современников Князя Кия. Штраленберг говорит прямо, что Дир был, — даже совместно с Аскольдом, — потомком Династии Киевской). Олег их убил и захватил правление Киевом.
Между тем, Нестор ни слова не говорит в осуждение Новгородцев. Новгородцы же называют Кия «разбойником». Это вполне понятное желание — переложить вину за убийство на жертву такого-то. Так сказать, «Кий был разбойником», и потому «не стоит его жалеть». Или же еще лучше: «Кий, так сказать, сам себя убил».
Судя по Штраленбергу, Аскольд и Дир были взяты Ререком и воспитаны им при Дворе, а уже в Царьграде они лишь узнали, что являются Законными Князьями Киевской Руси. При Ререковском Дворе им об этом предусмотрительно не говорили. Когда же Аскольд и Дир вернулись в Киев, уже зная, что они — законные Князья Киевской Руси, был послан Олег, который их и убил. Дело получилось не особенно красивое. Поэтому в Новгородских Летописях и появилась версия о Князе Кие с Братьями и Сестрой, как о «разбойниках».
Ниже мы цитируем точные тексты об этом. Пока же скажем, что ложная версия, как бы ни «подгоняли» тексты, всегда себя проявит. Здесь — хронологическая несуразность, там — путаница в именах, местах или параллельных событиях. По тому, какая сторона нападает, видна ее заинтересованность. Другая же, не защищающаяся или слабо защищающаяся, показывает, что настолько считает себя правой, что даже особенно и защищаться не хочет. Это видно из сопоставления Северных и Южных Летописей.
Нами было получено письмо от г. Кизила из Австралии, города Сиднея, от 16 декабря 1962 г., где бывший редактор газеты «Грядущее» пишет:
«Спасибо за большое письмо, где вы делитесь своими воспоминаниями, и за присланную запись предания о Кие. Вам посчастливилось застать представителей того замечательного рода российского, которые хранили и бережно передавали потомкам предания о древней старине. Можно только сожалеть, что у нас мало придавали значения этим древним сказам. Каким бы мы располагали богатством, если бы все они были записаны. Правда, мы из них тоже не узнали бы всего, но у нас по крайней мере сохранилось бы ощущение, удерживающее современного исследователя во временах далеких, а это здорово помогает мыслить. Это точно так же, как если бы стоять на раскопанном древнем городище и держать в руках черепки и остатки утвари тысячелетней давности.
К сожалению, я только помню кобзарей, но тогда мне еще не приходило в голову интересоваться содержанием их сказов. В исследовании нашего прошлого всякий лишний документ не помеха. Исследователю достаточно в словесном нагромождении услышать или прочесть одно слово, которое может решать ему долголетние проблемы…»
Здесь мы должны остановиться, чтоб сделать наши собственные замечания.
Да, действительно, в этой области — фольклора, песен, сказов, легенд и преданий — есть много работы для археолога. Однако, этот археолог будет занят не посудой или черепками, а осколками слов и древних понятий.
Вместе с тем нужно отметить, что археологией слова никто не занимался ни в старое, ни в наше время. Нужно также отметить, что далеко не все кобзари пели об этом времени, удаленном от нас, а только редкие, как Кобзарь Олекса. Случилось это потому, что во время Польско-украинской войны, при Гетмане Хмельницком, кобзари были пропагандистами освободительной борьбы и были во множестве повешены Поляками или четвертованы и посажены на кол. Традиция, таким образом, была прервана. Уцелели редкие из Кобзарей, кто еще знал сказы до-Рюриковского периода. Поэтому тема Кобзарей была, главным образом, — борьба Киевских Русов за свою независимость как от Поляков, так и от Турок и Татар.
Автору этой книги безусловно посчастливилось еще знать старые времена в деревне, а кроме того ему посчастливилось родиться в семье, где интересовались стариной. Мать наша была любительницей фольклора. Прабка Варвара, няня еще отца, была крестьянкой, и она много сообщила автору из «дедовщины». Рос я в деревне, играл с ребятами, прислушивался к словам старых людей. Позже мне еще больше посчастливилось с переездом к нам на жительство старухи Захарихи — южной сказительницы, а уже в Бельгии посчастливилось переписывать «Дощьки Изенбека». В общем, одна длинная цепь счастливых случайностей. Это, пожалуй, было и все [везение], потому что все остальное — результат упорного труда!
Что касается того, что у нас «мало интересовались» (или «мало придавали значение») этими сказами, так тут все ясно: с Петра Первого все, что знал народ, было под подозрением, все обращалось в насмешку. Наверху были немцы-культуртрегеры, а внизу — народ. Образованные люди от народа отошли настолько, что часто его вовсе не понимали. Народ этих людей называл «панами», а слово «пан» в его понимании было сходно с «лихом». Кроме того, и «паны» показали себя во время крепостного права подлинными врагами народа. Между низом и верхом образовалось недоверие. Мужик боялся верить «пану»: а вдруг тот прикажет выпороть или продать другому «пану»? Бывало и похуже. Поэтому если «народ» и знал что-то, то «пану» об этом не говорил. Если бы «пан» попытался сблизиться с народом, последний увидел бы в этом какой-то подвох.
Только те образованные люди, как я, например, кто жил с детства среди народа, вырос с ним и добился признания за «своего», мог бы слышать народные предания. Однако те, кто слышал, мало интересовались ими, потому что не понимали их ценности. Нужно было стечение большого количества обстоятельств, чтобы на сказы обратили внимание.
