Нет, она не умерла. Как жаль.
— Бедняжка, — откликнулся женский голос. — Она ведь мать.
— Женщина, вы меня слышите? Как её зовут? Тамара, вы слышите меня?
«Перестаньте меня трясти и бить по лицу», — хотелось ей сказать, но ничего не получилось.
— Тамара, очнитесь!
Кажется, ей опять что-то кололи. Чернота. Свет. Чернота. Свет. Что это за знакомые звуки. Ах да. Лягушки в пруду. Значит, сейчас ночь. Ночь — это хорошо. Это темно и тихо. Можно лежать и ничего не чувствовать. Чернота. Свет. Как раздражает этот несносный свет. Как она от него устала! Как хорошо было бы, чтобы он больше никогда не приходил. Больше ничего не чувствовать. Кто? Кто это плачет так жалобно? Толик! Сыночек!
Она рванулась из небытия и тут же упала обратно на подушки — оказалось, что над ней плакала Сима.
— Томка, Толик живой. Живой! — твердила та, всхлипывая.
Тамара не ответила. Ее сил хватило только на то, чтобы сделать вдох и уснуть. От прежней Тамары не осталось ничего. После двух недель беспамятства на постели лежал скелет, обмотанный слишком широкой кожей.
Никогда она, Сима, не была так чудовищно одинока. Все исчезли. Алла, Ирина. Просто пропали, будто их не было. А сильная Тамара теперь вряд ли могла быть кому-то опорой. Толик остался жив только благодаря какой-то самоотверженной тетке. Но каково будет его состояние завтра, врачи сказать не могли. А ее собственная дочь предала ее так, как не мог бы предать ни один враг. Почему она, Серафима, все еще не пустила в ход заветную пилюльку, которая имелась у каждой из них? Из-за бедного Толика. Если Томка не сможет о нем заботиться, у мальчика останется только она — тетя Сима. Если, конечно, он выживет… А нет, вот тогда и пригодится пилюлька. А Ирка с Аллой — хороши, нечего сказать. Друзья познаются в беде. Вот и познались.
От приставаний следователей спас Померанский. Его супруга была им не по зубам. Зато она попала из огня да в полымя. История таинственного Химика весьма заинтересовала ее предприимчивого супруга. Самое странное, что они, похоже, так и не догадались, кто был Химиком. Вероятно, были уверены, что Химик — мужчина. Они выследили Ируську, вышли на Тому, потом на Симу. Симу сперва сочли слишком глупой для участия в таком деле, а потом вмешался Померанский, и ее тревожить перестали. А вот Алла как будто превратилась в человека-невидимку. Ей повезло — исчезла до провала.
Каждый день с утра она отправлялась в больницу ухаживать за Томой и Толиком. Домой, хотя какой это был дом, возвращалась к ночи. Супруг и дочь веселились где-то. Сима без сил падала в кровать. И думала, думала. Потому что сон пропадал в ту минуту, когда голова касалась подушки. А утром снова садилась в машину, и шофёр отвозил её в клинику. Впервые она была благодарна Померанскому — за то, что была машина и водитель. Тащиться на трамвае и метро у нее бы уже недостало сил. Но только теперь, беспомощная и умирающая, Томка была ей дорога по-настоящему.
Да пошли вы все к черту! Решила она и плюнула на советы врачей и на все запреты. Сама варила крепчайший бульон со свежей молодой крапивой и силой вливала в перекошенный и безвольный Томкин рот. И наконец Тамара встала.
Теперь они подолгу сидели голова к голове на скамейке в больничном парке, следя за тем, как Толик самостоятельно управляется с коляской. Молчали. О чем было говорить? О том, что обе давно раскаивались? Не имело никакого смысла. Теперь, когда Тома могла связно отвечать на вопросы, к ней попеременно ломились то следователи, то журналисты. Историю ее взаимоотношений с Сергеем давно изучили и растиражировали, но все хотелось новых подробностей.
Померанский неожиданно легко согласился помочь. Правда, сделал это по-своему. Вместо того чтобы, как просила Сима, дать Тамаре пару дюжих охранников, взял и устроил на своей монументальной даче филиал клиники — перевез туда Тамару, Толика, приставил к ним целый штат медиков под командованием некой колоритной особы. Это была не то врач, не то опытная медсестра. Длинноногая стерва неопределенного возраста. Округлое лицо Моны Лизы обрамляли шелковистые прямые волосы приятного тёмно-русого цвета. На смугловатом или просто хорошо загорелом лице выделялись большие голубые глаза. Впрочем, мадам чаще всего носила на прямом безупречном носу изящные дымчатые очки. В целом дама была бы даже приятная, если б не жестокая, холодная улыбка, иногда возникавшая на этом гладком лице. На Симу и Тамару дамочка наводила дрожь. В ней угадывалась скрытая сила и жестокость. К тому же она была давней подружкой самого главного померанцевского волка — Герыча. Не только медики, но и охрана слушались эту мегеру беспрекословно. Обмирая от ужаса, Сима всякий раз сжималась, как тигрица перед прыжком, когда эта особа оказывалась слишком близко к беспечной Алёнке — такая не простит малейшей обиды никому. Тем более избалованной девчушке. Несмотря на поведение дочери, Сима всё равно готова была на всё ради своего непутевого детеныша. Только что она могла теперь? Если Анатолия — так экзотично звали неприятную особу — из надзирательницы случайно превратится во врага — Аленке несдобровать, да и их с Тамарой песенка спета. Правда, пока что эта стерва вела себя вполне дружелюбно и даже несколько подхалимски, отчего отвращение в душе Симы только росло. К счастью, она не все время торчала поблизости. Если б не эта постоянная угроза, так было даже лучше. Изоляция от мира — вот чего им требовалось сейчас.
А гибель генерала все-таки обрушила ту самую злополучную лавину, которую передумала когда-то запускать Тома. В убийстве по-прежнему обвиняли вдову, а Тамару — в том, что довела до этого поступка несчастную женщину. Только вот сам погибший оказался не ангелом.
— Представляешь, Тигренок, бравый вояка оказался по уши в нехорошей жиже, — Померанский в последние месяцы, после убийства Камарина, к Симе как-то потеплел и стал хоть и не образцовым мужем, но, во всяком случае, просто хорошим другом. Много времени проводил на даче, гуляя с ней и Томой. Тому это настораживало, но сил как-то бороться у неёе не было. В конце концов Померанский имел право оставаться не совсем равнодушным. Его с генералом связывали кое-какие Давние, но не совсем законные дела. Так что трон и под этим респектабельным господином хоть слегка, но покачнулся. Все они повязаны, так почему нельзя рассказать все, что они знают? Что они теряют? Что им вообще ещё осталось терять?
— Обалдела, что ли? — возмутилась ещё не совсем павшая духом Сима.
И Тамара кивнула, соглашаясь то ли с тем, что с ней действительно произошла эта безрадостная метаморфоза, то ли с тем, что действительно, пожалуй, не стоит посвящать Померанского в их тайны. Когда её сын немного окреп, ей захотелось уехать из страны. Все равно куда. Оказалось, что жить здесь ей невыносимо. Всё разрывало сердце — и шум города, и кваканье деревенских лягушек.
— Дались тебе эти лягушки! — не понимала Сима.
У Тамары только катились молчаливые слезы. Уехать она не могла. Следствие по делам Камарина обернулось для неё подпиской о невыезде. Могло быть и хуже, если б не заступничество Померанского. Нет, всё-таки Алла и Ирина скрылись хоть и обидно, но вовремя. Так прошли весна и лето. Толик заметно окреп. Тамара почти набрала прежний вес.
25. Месть Аллы
— Ну, и где она?
— Кто? — Аркадий Семенович Волынов никак не мог попасть концом сигаре ты в пламя горящей спички. Тряслись не только руки. Все тело била крупная дрожь.
— Кто-кто! Лошадь твоя в демисезонном пальто! — освободители глумливо заржали.
Пять минут назад Аркадия Семеновича освободили из следственного изолятора, где он провел три месяца.
Сама того не зная, Алла Волынова все-таки свершила свою страшную месть. Художник Волынов не ожидал обыска. С какой стати? Он всегда был предельно осторожен. Но все эта старая никчемная корова
