намекнуть на полный крах.
Сара почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Она никогда не думала, что реквизитор уйдет именно так – от истощения умственных и телесных сил. Она всегда считала, что он умрет внезапно от сердечного приступа посреди взрыва смеха, в полном расцвете сил, с бутылкой «Миллера» в руках. Теперь было ясно, что она ошиблась – все произойдет по-другому.
Сара покашляла, чтобы оповестить его о своем присутствии, но Тизи не отреагировал. Она задалась вопросом, сколько часов он ежедневно проводит перед экраном, просматривая одни и те же эпизоды. Металлические коробки с фильмами Лиззи Кац были старательно расставлены на столе, сооруженном из козел. Это было единственное место в ангаре, где никогда не скапливалась пыль, – доказательство того, что их использовали слишком часто.
– Тизи! – неуверенно позвала Сара.
Он, казалось, ее не заметил. Ей пришлось повторить. И только тогда старик всхрапнул, выходя из транса. Глаза у него покраснели, как будто он плакал, – возможно, это было всего лишь следствием бесконечного сидения перед экраном, где двигались расплывчатые, дрожащие черно-белые образы?
– Это ты? – спросил он, будто не узнавая. – Сара? Ох, я думал, это другая…
– Кто – другая? – удивилась девушка.
– Да так, никто, я брежу, – ушел от ответа старик.
Сара выключила кинопроектор, потому что от его жужжания слов совсем не было слышно. Затем она взяла пиво в переносном холодильнике и принялась рассказывать о своих приключениях последних дней, ничего не пропуская. Тизи смотрел сквозь нее, словно она была прозрачной. Казалось, он не в состоянии сфокусироваться. Закончив свой рассказ, Сара потребовала у него медицинскую карту своей матери. Зейн объяснил ей, где ее найти. Все этажерки с архивами были пронумерованы, а этикетки на папки наклеены с бюрократическим тщанием. Поиски не заняли много времени. Результат ее не удивил. Кровь, запачкавшая перчатку, которую она нашла среди обломков, была той же группы, что и у Лиззи. Конечно, это нельзя было считать решающим доказательством, но совпадение казалось более чем странным.
«Это та перчатка, которую она потеряла в день, когда ее убили, – подумала Сара, пытаясь унять дрожь в руках. – Рекс подобрал ее как трофей и сохранил в сундучке из слоновой кости. Наверняка мы найдем еще с десяток других таких шкатулок, пока будем выгребать строительный мусор из контейнеров… »
– Знаешь, – внезапно сказал Тизи, – я думаю, Микофски был прав.
– Что? – икнула Сара.
– Я имею в виду эту его теорию. Не так уж глупо. И к тому же не очень ново. Многие до него думали так же.
– Да о чем ты говоришь?
Старик сделал странный жест, его глаза необычно блестели.
– Призраки кино, – прошептал он. – Я, например, в это верю. Я их встречал. Микофски ничего не придумал. Любовь поклонников может оживить образы, зафиксированные на пленке.
Сара почувствовала холодок. Она застыла на стуле, пытаясь сохранять невозмутимость.
Старик не шутил. Никогда еще на его лице не было такого напряжения.
– Это не ново, – повторил он. – Нас всего несколько человек – тех, кто знает тайну. Несколько человек, которым довелось, ночью или днем, встретить этих целлулоидных призраков.
«Боже мой, – подумала Сара. – Он впал в маразм. Совсем не соображает. Это должно было случиться, но сейчас еще слишком рано. Нет, не сейчас».
«Это» имело свое название – старческое слабоумие. Больницы переполнены старыми актерами и режиссерами, потерявшими связь с реальностью и до самой смерти живущими в своем фантастическом мире, подпитываясь воспоминаниями юности. И вот теперь Тизи присоединится к легиону узников давно минувшего прошлого.
Она чуть не закричала ему: «Хватит! Только не ты! Возьми себя в руки… Борись! Прекрати нести чушь! Ты не такой уж старый».
– Как ты думаешь, почему я так часто смотрю фильмы твоей матери? – прошептал Тимоти. – Конечно, для того, чтобы она вернулась. Я любил ее, ты это знаешь. Думаю, что никто никогда никого не любил так сильно, как я твою мать… Эта любовь почти убила меня, потому что она была без взаимности. Десятки раз я собирался пустить себе пулю в лоб. Если бы Лиззи не умерла, я думаю, так все и произошло бы. Но не это важно. Важно то, что со временем моя любовь к ней не уменьшилась. Она тут – такая же сильная, как в тот день, когда ее взгляд навсегда сразил меня… Именно это я и использую. Ту энергию, что рокочет во мне. Она так сильна, что иногда у меня создается впечатление, будто я могу осветить весь Лос-Анджелес, если меня подключить к линии электропередач. Энергия. Я знаю, что если мне удастся достаточно сконцентрироваться, я смогу вызвать призрак с пленки. Образ Лиззи оторвется от своей опоры и станет автономным. Как Микофски тебе и объяснял. Поначалу она будет бледной, прозрачной, хрупкой, но я смогу вдохнуть в нее силы. Я дам ей то, что ей необходимо, чтобы стать сильной, если ей понадобится, то и кровь.
Сара едва дышала. Слезы текли по ее щекам, но она даже не пыталась их утереть.
Тимоти улыбался, сидя напротив нее за поржавевшим садовым столиком.
– Ты знаешь, у меня уже почти получилось, – выдохнул он. – Два раза. Я так напрягся, что добился эктоплазмы. Два образа Лиззи, но слишком несовершенные, слишком хрупкие. Они не выстояли. Растаяли от солнечного света. Меня это не смутило, я знаю, что могу добиться цели. Моя любовь достаточно сильна. Нет необходимости в тысяче людей перед экраном – одного человека достаточно, если у него в сердце настоящая мощь страсти. А у меня она есть, можешь мне поверить. Хотя я и старик, но в этом я как новенький, нетронутый, как в тот день, когда я впервые увидел ее в белом платье перед театром «Сид Грауманн».
– Успокойся, – прошептала Сара. – Ты устал.
– Нет, – уперся старик. – Я просто теряю силы от нервного напряжения. Все эти дни, проведенные перед экраном, спускаются внутрь меня, все глубже и глубже, чтобы отыскать источник. Понимаешь?
