лучше, никто не удивляется малознакомому лицу… В Таньке поднималось, вспоминалось само собой полузабытое — хитрость затравленного человеческого детеныша, умеющего врать, выкручиваться и притворяться, жить в мире, где у него нет друзей. Вот только слишком много шума, крика, и очень уж стало тут душно… Танька чувствовала, что струйки пота уже бегут у нее между лопатками, набегают на глаза.
— Гляди, Танька-то у нас уже вмазала! Танюха, давай еще вмажем!
Танька автоматически кивнула, и ее куда-то потащили. Тут в длинной узкой комнате стояли унитазы, сильно запахло мочой и фекалиями. Только тут, в школьном туалете, к Таньке до конца вернулась память. Была она, была в этом туалете, была в этом зале, была в классной комнате, где скинула шубу на груду таких же шуб! Вот он, мир, из которого она сбежала в лес…
Но задуматься Таньке не дали. Девушка, о которой Танька должна была знать, что она Лиза, сунула Таньке в руки бутылку. Танька понюхала… В бутылке плескался отвратительный портвейн, и девушку передернуло.
— Ой, тебе наверно, лучше водочки?
Танька обалдело кивнула, и в другой руке у нее появилась бутылка с прозрачной и еще более зловонной жидкостью. Все смотрели на Таньку, и она отхлебнула из бутылки. Губы, рот и внутренности обожгло, а бутылку уже отрывали от онемевших танькиных губ:
— Ишь, разохотилась! Мы тоже хотим!
Говорили весело, с улыбкой, отхлебывали, пуская водку по кругу, а Татьяна, как ни странно, почувствовала себя лучше и свободнее. Глотка водки — первого за ее жизнь, да на пустой желудок, оказалось более чем достаточно: она сразу же и сильно опьянела. Водка растеклась теплом по ее телу, сделала ватными ноги, заставила глаза блестеть. А главное — водка оглушила, и Танька, как человек, принявший большую порцию успокаивающего, перестала вертеть головой, удивляться, показывать непонимание… И тем самым перестала демонстрировать всем окружающим, что она не понимает происходящего.
И даже когда начался грохот, Танька не вскинулась, не присела, закрывая голову руками.
— Ой, девки, пошли танцевать!
В зале уже плясали — и группами, и парами, и каждый сам по себе — кто как хотел. Танька вступила в круг, затанцевала, ладно переставляя ноги, красиво двигая руками и всем телом. Танцевала она хорошо, и ей понравилось — кто как не Танька плясала каждый год перед Самыми Первыми, плясала и когда просили, и просто так, от удовольствия жить на белом свете, чувствовать себя и свое тело. Она любила плясать, выражать в движениях себя, свою благодарность Самым Первым, открывшим Старые Берлоги, Место Исцеления и другие важные места.
Да, очень хорошо плясала Танька, хорошо, свободно двигалась в идущем ей синем в клеточку платье, но вот тут-то всем сразу и стало ясно — какая-то эта девушка не такая… Не такая, как все остальные. В чем «не такая» — это вряд ли кто-нибудь сказал бы, но все видели — Танька чем-то отличается от всех остальных девушек, от всех остальных собравшихся тут людей. Другие движения, другая пластика… Если бы сама Танька читала фантастику про человеческих детенышей, выращенных инопланетянами, того же «Малыша» Стругацких, она знала бы, к числу каких явлений себя отнести. Но конечно же, ничего подобного она отродясь не читала, и все остальные танцующие — тоже. Они смутно чувствовали чужеродность Таньки, но и только.
Менялась музыка, стали танцевать то, что называется в деревнях танго… И опять же — внимательный человек мог бы заметить, что Танька вообще не умеет танцевать парных танцев, и если двигается в такт музыке — только за счет природной одаренности. Но внимательных людей вокруг не было, с точки зрения парней и девиц на танцульках Танька танцевала просто плохо, и только. А что в этом особо интересного? Одни девушки танцуют хуже, другие лучше, а кто-то совсем не танцует… Ну и что? И на парней смотрят они все, кто откровеннее, кто не так заметно, здесь тоже нет ничего нового.
Крупный парень в синем джемпере что-то говорил соседу, сосед отвечал, и парень весело чему-то смеялся. Танька стала смотреть на крупного парня с высоким лбом, и тут же почувствовала сильный толчок кулаком в поясницу.
— Ты на Петьку рот не разевай! Он мой, Петька! Поняла?!
Танька заторможенно кивнула. Не хватало ей только вступить в драку за какого-то из самцов человека! Что самки людей могут и не пустить ее в свои игры вокруг самцов — Танька прекрасно понимала. Ей надо научиться играть в эти игры, надо уметь делать так, чтобы ее пустили в этот круг молодых самочек, которыми разрешено принимать ухаживания. Или в круг тех, кому невозможно помешать. Но тут опять решилось за нее:
— Людка, Таньке вот нету никого! Давай ей Ваську? — жарко шептали за спиной.
— Какое Ваську! Он к Наташке присох, не отлепишь. Тут надо…
Голос понизили, и Танька не узнала ничего, пока девушка не заорала вдруг на весь зал, перекрывая шум:
— Костя!
Подошел прыщавый парень с неумным широким лицом.
— Танька, вот тебе жених! А ну, целуйтесь!
Девицы зашлись дурацким смехом: пьяные, возбужденные танцами, музыкой, движением, самой обстановкой праздника и всеобщего выбора «женихов» и «невест». Танька не так уж хотела целоваться с этим круглолицым, как она чувствовала — неумным, но было интересно, весело, а все вокруг смотрели выжидающе. Танька обняла за шею Костю, поцеловала его в уголок рта.
Костя смотрел обалдело, восторженно, и у Таньки ударило сердце: вот такого взгляда ей тоже хотелось! Словно тепло от новой порции водки растеклось у нее по спине, по пояснице, растаяло где-то внизу. Костя обхватил ее руками; его пошатнуло, и Танька поняла, что он напился. Парень хотел поцеловать Таньку в губы, промахнулся, и чмокнул в подбородок, потом в шею. Танька не знала, что с ним делать, но целоваться тут же, под рев музыки, ей совершенно не хотелось.
— Пойдем… в другую комнату?
— Пойдем.
В другой комнате рев музыки слышался чуть приглушенно, и в этой комнате на столах лежали пальто и шубы. Под одной стенкой шубы лежали и на полу, на этих шубах пристроилась какая-то пара. Платье на девушке завернуто до груди, у парня спущены штаны. Танька заметила, что парень ботинок не снял, и что девушка не в таком уж восторге от происходящего; выражение ее лица скорее означало: хоть бы все кончилось быстрее…
— Пардон!
Костя залился идиотским смехом, пробежал, таща за руку Таньку, через какие-то другие комнаты. В последней из них тоже лежали пальто и шубы, и в этой комнате две девушки держали за руки третью, выкручивали ей руки за спину, и одна из стоящих методично пинала эту третью, стараясь попасть повыше, в бедро. Девушка стояла, опустив голову, изо всех сил натягивая руки, и громко сопела; как только представлялся случай, пыталась пинаться в ответ. Напротив этих трех стояла крупная девица в бордовом платье, при ее юных годах ремешок платья перетягивал уже очень заметное пузико. И эта девушка громко говорила той, которую держали за руку и били:
— А вот зачем тырила водку? Теперь вот так тебе и надо!
Девушка, которую били, была в брюках, и пинаться, задирая ноги ей было не страшно. А пинавшая ее была в черной прозрачной блузке и коротенькой, тоже черной юбке. При каждом ударе ногой на всеобщее обозрение выплывали розовые трусики. Костя остановился, оскалил зубы, глядя на эти розовые трусики. О правилах хорошего тона Танька имела представление не больше, чем мы с вами — о правилах жизни в Старых Берлогах, но смутно почувствовала — ей оказывают неуважение.
— Ладно! — скомандовала крупная, в бордовом платье. — Лариска, пока остановись. Катька, отдавай водку по-хорошему, тогда бить тебя больше не будем.
Девушка в брючном костюме стала сопеть еще громче.
— А то смотри, сейчас ремень возьму от сумки, сразу скажешь, куда водку дела, — решительно добавила крупная.
Девушка только сопела, напрягала руки, чтобы вырваться.
