Больше всего на свете малолетний преступник не любит заказчиков, считающих, что достаточно дать задание, а дальше вор должен все делать сам, да еще и его, заказчика, на руках носить, если понадобится.
– Что это? – шепотом интересуется девочка. Ага, мы уже не изображаем смирение. «Меня сожгут, я ведьма».
– Масло. – Денни принимается смазывать замок, висящий на дверце клетки, и петли. – Чтобы не скрипело, когда открывать.
– Понятно. А как…
– Потише.
Девочка замолкает на полуслове, словно язык прикусила. Хорошо – не спорит, слушается. Надолго ли?
– Жди.
Маслу нужно время, чтобы стечь в замок и в петли, да и не только в этом дело. Нужно спланировать операцию, чтобы быть готовым… ко всему. Ну убегут они – что дальше? Благородные – они не любят, когда их по носу щелкают, всю округу на ноги подымут, награду объявят… Дождь, конечно, собак со следа собьет, но двигаться придется после этого по лесу, а не по дорогам – проще сразу удавиться!
Поэтому надо сделать так, чтобы их не искали. И Денни придумал – как. Аж сам проникся. Все-таки что ни говори, а это здорово – быть лучшим!
Отползти к сеновалу, прихватив по дороге гнилую веревку с кучи тряпья, – похоже, завтра ее повезут выбрасывать, а то и просто сожгут.
Заняться рукоделием. Дядя Нил не раз повторял, что вор – не профессия, а искусство, искусство же оно иногда в цене, а иногда – и не нужно никому. Поэтому надо уметь что-то еще. Вот и пришлось Денни научиться разным хитростям – плести обувку из осиновой коры и посуду из бересты, вырезать ложки, фигурки святых для украшения или зверей – игрушек для детишек. Шить сумки и чинить одежду. Ну или так, как сейчас, – вязать солому.
За то время, что ушло на его творчество, монах-охранник один раз рискнул выбраться под дождь. Бегло осмотрел телегу (разумеется, уходя, Денни задернул холст, как было) и вернулся под навес. Да еще вышли по нужде двое солдат сэра Ральфа, владельца замка. Эти, впрочем, и вовсе не стали показывать нос из-под навеса – дождь все-таки. Прямо с крыльца все сделали.
– Пора! – Мальчишка бесшумно возникает из темноты, откидывает закрывающий клетку холст и кладет что-то на телегу, рядом. Мэри достаточно одного взгляда – и глаза ее становятся круглыми, а ладошка стремится ко рту – зажимать. Денни довольно улыбается. Жаль, не получится до завтра задержаться в замке, посмотреть… насладиться.
Два движения ножом, и замок, чуть слышно щелкнув, открывается. Сказать, что девочка изумлена, – значит ничего не сказать. Может, она, конечно, и ведьма – но деревенщина, это точно.
Пару раз качнув дверцу туда – сюда, чтобы дополнительно смазать петли, Денни открывает клетку. «Хорошо, – мелькает мысль, – что дверца в эту сторону. А была бы в сторону крыльца – до утра бы провозился».
– Вылезай. Только тихо.
Еще немного возни, и клетка закрыта, холст задернут, а печати, в первом приближении, восстановлены (где-то далеко, в мокрой насквозь ночи, сердито каркает ворон да озадаченно хмурится сэр Энтони, продолжая, тем не менее, уверенное движение вперед). Выждав, пока фигура под крыльцом отвернется (служанка вина принесла, ну надо же, какие нежности!), дети крадутся к телеге с остатками битой птицы. Девочка озадачена, но ведет себя правильно – молчит. Оказавшись под телегой, мальчик скидывает бухту вонючей – аж слезы на глаза наворачиваются, не иначе золотари ею пользовались – веревки и принимается за дело, по ходу шепча объяснения.
Глава 2
Утро застает Уолтера Хьюза за работой. Как-то так сложилось, что работать в ночные часы у святого отца получается лучше, продуктивнее. Четче работает голова. Медленнее подступает усталость. Вот и сейчас, стопка разобранных документов на левой стороне складного столика выросла, грозя завалиться вбок под собственной тяжестью, а стопка писем, которые несколько веков спустя непременно окрестили бы «входящими», – растаяла без следа, оставив приятное ощущение хорошо проделанной работы.
Впрочем, ощущение это изрядно подпорчено выводами, которые сделал отец Уолтер – не сегодня, нет – за последние недели. Эти выводы складываются из разрозненных донесений, приносимых гонцами, из писем, приходящих с голубиной почтой, из того, что святой отец узнает сам, ибо имеющий глаза…
Одним словом, выводы складывались из данных разведки папского престола. Ибо святой отец был глазами и ушами церкви в затянувшемся конфликте Алой и Белой роз, конфликте, который, судя по всему, двигался к разрешению.
Отец Уолтер горестно вздыхает. Он не любит кровопролитие, но вот поди ж ты – является лучшим аналитиком. Прочь, прочь, гордыня!
Затем он поводит плечами, встает, потягивается и подходит к окну – со второго этажа постоялого двора открывается унылый вид на приютивший священника населенный пункт.
«Тот факт, что Сент Эндрю изображен на карте, – бормочет отец Уолтер назидательно, – еще не означает, что он является городом».
Манера разговаривать с самим собой тщательно разработана, доведена до совершенства тренировками и не раз помогала одному из лучших аналитиков Церкви выбираться из сложных передряг, в которые его раз за разом вовлекало присущее всем аналитикам любопытство. Вслух – только безобидные фразы, притом что одновременно можно думать над действительно важными и секретными задачами. Посторонний наблюдатель видит лишь простоватого пожилого монаха, в меру доброжелательного, в меру благостного. Очень удобно.
«Чтобы стать городом, этому месту потребуется лет триста. При условии, что его за это время не… – не допускающий даже мыслей о насилии, монах прерывает внутренний диалог и крестится. – Прости, Господи, за неподобающее». Тот, второй, который никогда не мыслит вслух, только вздыхает. Он тоже не любит крови, но раз уж на нем сходится вся аналитическая информация, собираемая Святым Престолом в этих краях, – совсем без крови не обойтись. Ибо из его выводов рождаются действия, увы.
От размышлений святого отца отрывает хлопанье крыльев. Довольно мелкий (то есть, молодой и наглый) ворон с размаху приземляется на подоконник и с интересом изучает человека – сначала левым глазом, затем правым. Вот уж кто чужд унынию и мыслям о тщете жизни человеческой!
– Воистину, никто не упрекнет меня в том, что я не рад гостям, – бормочет отец Уолтер. – Но отчего бы им не входить в дверь, как велит воспитание и здравый…
– Кар!
– Впрочем, о чем я говорю! Какое может быть воспитание у…
– Кар?
– Ладно, ладно, входи.
Ворон запрыгивает в комнату и несколько секунд крутит головой, рывками, по-птичьи. Знакомится с обстановкой.
– Кар! – выносит свой вердикт нахальная птица.
– Да, – с долей иронии соглашается святой отец, – после того, как у кардинала пропало золотое кольцо с рубином – да ты помнишь этот скандал, не так ли? Ты же там был… – с тех пор я стал жить скромнее.
– Кар! – на этот раз в карканье человеку чудятся возмущенные нотки.
– Что ты, Чарли, что ты! Я ни на что не намекаю, тем более что кольцо так и не нашли…
Ворон внимательно изучает что-то на потолке.
– Ну ладно, вернемся к делу. Иди сюда.
Ворона – несчастного, замученного до полусмерти вороненка, отец Уолтер нашел у бродячих артистов, разыгрывающих перед жителями Лондона импровизацию на тему великого Гомера, столь вольную, что лишь трое суток спустя после их встречи святой отец понял, что именно они ставили, – да и то лишь в общих чертах. Вороненок тоже участвовал в представлении, что, безусловно, вызвало бы ступор у автора произведения, будь он еще жив.
Так или иначе, отец Уолтер вороненка заметил и выкупил – просто пожалел заморыша. Странствующий
