оставишь меня своей милостью».
«27 марта. Какое это счастье, главное, великое счастье – жить. Каждый, кто жив – уже счастлив, и надо благодарить Господа, что ты вообще есть на свете».
«28 марта. Какое счастье – лежать в чистой постели, пить чай и смотреть чушь по телевизору».
«29 марта. В больнице я бы точно сдох. Дома, одному, в родных стенах, вобравших и отражающих твою жизненную энергию – можно выживать. Вода из крана идет, печеньем и крупами я запасся, газ горит, наконец-то отосплюсь».
«2 апреля. Полдня просидел на телефоне. Страшно выходить из дому. Страшно открывать форточку. Вымерло пол-Москвы. Некому убирать трупы и некому хоронить – разбегаются из-под автоматов. Магазины и склады разграблены. Санитарные и похоронные команды работают за продуктовый паек, чтобы не умереть с голоду, и все равно бегут. Трупы возят самосвалами. Лежат на тротуарах. Прохожих почти нет. Ходят только в масках или противогазах, но в основном – ездят редкие машины. Надо отдать должное властям – электричество, водопровод, все работает. Пока. Скоро пойдет весеннее тепло – и жди таких инфекций от падали, что не знаю, что дальше».
«7апреля. В больницу возвращаться боюсь. Боюсь! Хотя знаю, что у меня теперь к гриппу-М иммунитет, я выжил, но что-то в психике повредилось, какой-то запас неуязвимости я истратил и больше не могу. Честное слово. Они мне иногда звонят и, кажется, все понимают. Святые, святые люди! Наших там хорошо если треть выжила, боже мой...»
«22 апреля. Совершенно окреп. Помыл свой балахон, бахилы, противогаз. У метро опять возникли стихийные рыночки – людям жить надо. Купил консервы, гречку и батарейки для приемника: телик гонит туфту, в которой ноль информации. Опять „вражеские голоса' вещают. Москва блокирована. Но возрождается. Выжила, действительно, половина. Все власти, вроде, здесь. А все-таки молодцы, если не врут. Запад ждет конца эпидемии, чтобы обвалить на нас свою помощь, а то сами заразятся, если раньше. Но что потрясающе: сверхжесткие меры сработали – за пределами Москвы подохших нет!»
«1 июня. В больнице открыли все окна, сами скребем, красим, моем. Ну и мор мы пережили, ребята, ну и ужас, ну и войну! В городе все открыто, цены упали страшно, сейчас начинают тихо ползти вверх. А квартиры как подешевели! Приезжие прут, работы в Москве полно, рабочих рук не хватает, короче – бум. Врачам повысили ставки. Летом работать вообще легче. И все-таки, я думаю, надо уходить в науку».
«4 августа. Прошли мои документы! Оформляем соискательство! Докторскую необходимо сделать всяко до сорока».
« 7 августа. А больная-то из четвертой палаты все-таки померла от диареи, а. Нетипично, здоровая баба, ну, дизентерия, бывает».
«10 августа. Ребята, мне худо. Еще двое зачехлилисъ в четвертой. Это не просто дизентерия, клянусь Богом».
«12 августа. Все по тому же сценарию. Эту разновидность как бы мутировавшей дизентирийной палочки ученые умы решили считать разновидностью кишечного гриппа – он, значит, первичен и прогрызает иммунитет, а она, значит, вторична и доканывает клиента как осложнение. Мы это уже проходили. Драпануть, пока не поздно, или?..»
«13 августа. Мое любимое число. Москва закрыта. Эпидемия пошла».
«14 августа. Бахилы, балахоны, маски. Кажется, начинается паника. От первого поноса до смерти – двое суток. Я бы все-таки сбросил нейтронную бомбу на Серпуховский центр».
«16 августа. Все по тому же сценарию. Это конец!»
«29 августа. Летальность под сто процентов. Так не бывает, но у нас любую сказку могут сделать былью. Предпочтительно страшную».
«14 сентября. Вся больница в поносе. Убирать уже некому. Трупы вдоль стен. В телевизоре уже несколько раз сменились дикторы. Властей не видно и не слышно. Сбежали или сдохли?..»
«15 сентября. Полсуток не было электричества. В сущности, дальше все понятно. Домрет вторая половина. Работаю не столько из чувства долга, сколько от безысходности и чтобы чем-то себя занять, пока помогаешь кому-то – меньше думаешь о плохом».
«18 сентября. Сегодня ночью Гена позвонил попрощаться. Вот так и не увиделись. А утром, уже перед работой, звонила прощаться Тамара. Боже мой».
«21 сентября. Испражняются прямо на улицах кровью и тут же падают. Ничего более ужасного и одновременно гадкого нельзя себе представить. Вымершие улицы, зеленые лица, дерьмо и кровь».
«26 сентября. Все гаснет, все отключается, все кончается. Остался сегодня дома: кипячу запасы воды, надо ждать отключения водопровода. Успел у метро купить свечи, консервы и вермишель».
«29 сентября. Согласно моему приемничку, Москва вымирает поголовно, а мир в панике полной – но не вымирает! Ну?!»
«30 сентября. СПИДа они не нашли, но дело, конечно, не в дизентерии, и не в пневмонии, и не в гриппе. Не эти были бы инфекции, так другие. Дело, конечно, в иммунитете, это и пьяному ежу понятно. А вот как он завязан на Москву – это уже вопрос. Видимо, выходит этот вопрос за рамки просто медицины. Когда выспишься и работать не надо, и жить осталось несколько дней или недель – тут невольно настроишься на философский лад, понимаешь. Я смотрю в окно со своего семнадцатого этажа – и такое ощущение, что все уже умерли. И машины не ездят, и трубы не дымят, и все равно какой-то ядовитый желто-зеленоватый смог в воздухе, миазмы какие-то. Словно любому месту на поверхности Земли выделен определенный ресурс на его использование людьми: сколько там миллионов людей сколько веков может жить, сколько всего рыть и возводить, сколько работать и так далее. После чего место делается непригодным для обитания, будто высосали его, выморочным оно становится. Рези у меня начались, засадил я припасенную на этот случай бутылочку водочки, натощак оно взялось крепко, и такое впечатление, что по мертвому городу в ядовито-желтом смоге мелькают призрачные силуэты, тщась продолжить призрачную жизнь...»
