не все дома; когда вы сказали, что едете в Демерару искать град, я так и подумал, ей-ей. Но потом эконом — я за его столом сижу; самая веселая компания всегда за столом эконома, это проверено, и обслуживают там лучше всего, — так вот эконом рассказал мне о вас. Вы ведь исследователь, верно?
— Да вроде так, — сказал Тони. До него как-то не сразу дошло, что он исследователь. Он стал им всего две недели назад. Даже два огромных ящика в трюме, помеченные его именем, с ярлыками «Востребовать по прибытии», с такими новыми и непривычными предметами, как аптечка, автоматический дробовик, лагерное оборудование, вьючные седла, кинокамера, динамит, дезинфицирующие средства, разборное каноэ, фильтры, консервированное масло, и самое диковинное из всего этого — набор всевозможных товаров, который доктор Мессингер именовал «обменным фондом», — никак не убеждали его в серьезности экспедиции. Всем распоряжался доктор Мессингер. Он сам выбирал музыкальные шкатулки, заводных мышей, зеркальца, гребенки, духи, пилюли, рыболовные крючки, топоры, цветные шутихи и рулоны искусственного шелка, которыми был набит ящик с надписью «Обменный фонд». Да и с самим доктором Мессингером, который сейчас лежал на койке и, как сказал бы цветной священнослужитель, «страдал», он познакомился совсем недавно, и сегодня впервые за время их знакомства Тони увидел, что он человек как человек.
Тони почти не жил за границей. Когда ему было восемнадцать, перед поступлением в университет его поселили на лето неподалеку от Тура у пожилого господина, с тем чтоб он выучил язык. (…серый каменный дом, обвитый виноградом. В ванной чучело спаниеля. Старик называл его Стоп; в ту пору считалось высшим шиком давать собакам английские имена. Тони катил на велосипеде к замку по прямым белым дорогам, к багажнику у него был приторочен сверток с булками и холодной телятиной, мелкая пыль просачивалась сквозь бумагу и скрипела на зубах. С Тони жили еще два парня, тоже англичане, и французский он так толком и не выучил. Один из них влюбился, а другой упился в первый раз в жизни искристым «Вуври» на городской ярмарке. В этот вечер Тони выиграл в лотерею живого голубя; он выпустил его на свободу, а потом увидел, как хозяин балагана изловил голубя сачком…) Потом он поехал на несколько недель в Центральную Европу с другом из Бейлляола.[22] (Непрекращающееся падение марки неожиданно сделало их богачами, и они купались в непривычной роскоши в лучших апартаментах отелей. Тони купил за несколько шиллингов горжетку и подарил ее одной девушке в Мюнхене, которая не знала ни слова по-английски.) А потом медовый месяц с Брендой на Итальянской Ривьере в чужой вилле. (…Кипарисы и оливковые деревья, увенчанная куполом церковь ниже по холму, на полпути между виллой и гаванью, кафе, где они сидели по вечерам, глядя на рыбачьи лодки и отражавшиеся в воде огни, и поджидали, когда, взбурлив воду и возмутив тишину, подойдет быстроходный катер. Назывался катер «Джазистка», владельцем его был франтоватый молодой чиновник. Казалось, он по двадцать часов на дню влетает и вылетает из бухты…) Потом они с Брендой поехали как-то раз в Ле-Туке вместе с гольф-командой Брэтгг-клуба. Вот и все. После смерти отца он больше не выезжал из Англии. Не удавалось выкроить денег; поездки, как и многое другое, откладывались до тех времен, когда будет выплачен налог на наследство; кроме того, он не любил уезжать из Хеттона, а Бренда не хотела оставлять Джона Эндрю.
Поэтому Тони не предъявлял к путешествиям особых запросов и, решив уехать за границу, прежде всего отправился в туристическое агентство и вынес оттуда кипу пестрых проспектов, рекламирующих комфортабельные морские круизы на фоне пальм, негритянок и разрушенных колоннад. Он уезжал, потому что этого ждут от мужа в подобных обстоятельствах, потому что все связанное с Хеттоном было для него надолго отравлено, потому что ему хотелось пожить несколько месяцев вдали от людей, которые знали его или Бренду, и в местах, где он бы не натыкался вечно на нее, Бивера или Реджи Сент-Клауда, вот с этим-то желанием убежать куда глаза глядят он унес проспект в Гревилль-клуб. Он состоял его членом несколько лет, но бывал там крайне редко; не вышел он оттуда лишь потому, что периодически забывал отправить в банк указание прекратить уплату взносов. Теперь, когда Брэтт и Браун ему опостылели, он радовался, что не вышел из Гревилля. Это был клуб интеллектуального направления, в нем состояли профессора, несколько писателей, работники музеев и члены научных обществ. В клубе были приняты простецкие манеры, так что Тони нисколько не удивился, когда к нему — он сидел в кресле, обложившись иллюстрированными брошюрами, — подошел незнакомый ему член клуба и спросил, не предполагает ли он поехать в путешествие. Куда больше он удивился, когда, подняв глаза, рассмотрел подошедшего.
Доктор Мессингер, хотя и был молод, носил бороду, а Тони почти не встречал бородатых молодых людей. Он был тщедушен, загорел и преждевременно лыс; красноватый загар обрывался на середине лба четкой линией, над которой бледным куполом вздымался лоб; он носил очки в стальной оправе, и было явно заметно, что синий саржевый костюм его стесняет.
Тони признался, что подумывает поехать в морское путешествие.
— Я скоро уезжаю в Бразилию, — сказал доктор Мессингер. — Во всяком случае, это или Бразилия, или Нидерландская Гвиана. Трудно сказать. Границу так и не провели. Я должен был уехать еще на прошлой неделе, но мои планы рухнули. Кстати, вы случайно не знаете одного типа из Никарагуа, он себя называет то Понсонби, то Фитцкларенс?
— Нет, скорее всего не знаю.
— Ваше счастье. Он только что украл у меня две сотни фунтов и несколько пулеметов.
— Пулеметов?
— Да, я всегда вожу с собой один-другой. Больше, знаете ли, чтобы попугать или для обмена, а теперь их не купишь. Вы когда-нибудь пробовали купить пулемет?
— Нет.
— Ну так вот, можете поверить мне на слово, это нелегко. Не войдешь же прямо в магазин и не спросишь с ходу пулемет.
— Да, вроде не спросишь.
— Конечно, в крайнем случае можно обойтись и без пулеметов. Но без двухсот фунтов мне не обойтись.
На коленях Тони лежал проспект, раскрытый на фотографии Агадирской бухты. Доктор Мессингер через плечо Тони заглянул в проспект.
— Как же, как же, — сказал он. — Интересное местечко. Вы, конечно, встречались там с Зингерманном?
— Нет, я там еще не был.
— Он бы вам понравился — очень порядочный человек. Большие деньги делал на продаже боеприпасов атласским шейхам до замирения. Конечно, при всех этих капитуляциях деньги сами в руки плывут, но он всех заткнул за пояс. Кажется, у него сейчас ресторанчик в Могадоре. — И продолжал мечтательно: — Вся беда в том, что я не могу впутывать в это дело КГО.[23] Деньги на экспедицию нужно раздобыть у частного лица.
К часу комната набилась народом; какой-то египтолог показывал увязанных в платок скарабеев издателю церковного еженедельника.
— Пожалуй, пора идти обедать, — сказал доктор Мессингер.
Тони не собирался обедать в Гревияле, но отклонить приглашение было трудно, к тому же он был свободен.
Доктор Мессингер пообедал яблоками и рисовым пудингом. («Я должен быть очень осторожен с едой», — сказал он.). Тони съел холодный бифштекс и пирог с почками. Они сидели у окна в большом зале наверху. Места вокруг скоро заполнили члены клуба, которые в своих освященных традицией простецких манерах зашли так далеко, что, перегнувшись через спинки стульев, разговаривали с сидящими за другими столиками, сбивая с толку и без того нерадивых официантов. Но Тони ничего не слышал, так увлек его рассказ доктора Мессингера.
— Понимаете, предание о Граде существует с шестнадцатого века, со времен первых исследователей. Местонахождение его определяли по-разному, иногда около Мату-Гроссу, иногда в верховьях Ориноко — сейчас там территория Венесуэлы. Сам я думаю, что Град где-то в районе Урарикуэры. Я там побывал в прошлом году, и тогда-то мне и удалось завязать отношения с индейцами племени пай-вай; ни одному белому еще не удава» лось вырваться от них живым. Так вот от пай-ваев я и узнал, где искать Град. Никто из них, конечно, не бывал там, но они о нем знают. Любому индейцу от Сьюдад-Боливара до Пары о нем известно. Но говорить о нем они ни за что не хотят. Чудной народ. Правда, мне удалось побрататься с одним пай-ваем — весьма интересный обряд. Меня зарыли по горло в глину, и женщины
