данном случае виновата была именно она, а он защитил ее не от беды или несправедливости, а от кары за содеянное преступление. У него дрожали коленки, когда голос Честного Парня нашептывал ему, что, коли Марго втравила его в эту историю, пусть сама и отдувается. Корпя над почтовыми мешками, Поль тщился найти какие-нибудь возражения, но безуспешно; зато он все больше убеждался в том, что общепринятый кодекс чести, которым руководствуется любой британец, где бы он ни был, разъедает червоточина. С другой стороны, что возразить на железную логику Питера Бест-Четвинда: 'Ты только представь себе маму - в тюрьме'? Чем больше Поль размышлял над этими словами, тем больше убеждался, что они относятся к области естественного права. Он не мог не оценить уверенность, с которой Питер их произнес. Глядя на фото Марго - пусть даже такое нечеткое - Поль все больше укреплялся в вере, что существуют и не могут не существовать два разных закона, один - для нее, другой - для него, а тщетные и далекие от серьезности потуги радикалов прошлого столетия в основе своей глупы, пошлы и уводят в сторону. И дело не в том, что Марго богата и что он любит ее! Поль просто понимал, что Марго не может очутиться в тюрьме. Само сочетание слов, воплощающих эту мысль, звучит непристойно. Марго в тюремном халате гонят по коридору надзирательницы, как две капли воды похожие на мисс Фейган младшую. Марго посещают старушки из филантропического общества и пичкают ее брошюрами благочестивого содержания. Марго стирает в тюремной прачечной чужое белье. Все это невозможно, и если бы даже судебные крючкотворы привели ее за решетку, эта женщина, которую, как бабочку, накололи на булавку, была бы вовсе не Марго, а ее тезкой, отдаленно похожей на нее самое. Марго, хоть она и совершила преступление, нельзя посадить в тюрьму. Если уж кому страдать из-за того, что, по мнению общества, бедняжку миссис Граймс следует лишить той единственной работы, которую ей уготовала цивилизация, так пусть это будет он, Поль, а не чужая женщина, носящая имя Марго, тем более что каждый, кто побывал в английской школе, без труда освоится и в тюрьме. Тюрьма, думал Поль, может подкосить лишь тех, кто вырос в трущобах, в атмосфере добрососедства.
Как прекрасна Марго даже на этой идиотской фотографии, размышлял Поль, на этой черно-белой чернильной кляксе. Даже самый закоренелый уголовник среди его спутников, отбывавший свой третий срок за шантаж, на минуту отложил карты и заметил, что весь вагон словно залит свежим июньским запахом Елисейских полей.
- Ну и дела! - сказал он. - Вроде как духами запахло.
И тут все они заговорили о бабах.
В Эгдоне Поль повстречал еще одного старого знакомого: когда он направлялся в часовню, перед ним появился бодрый, плотный коротыш на скрипучей деревянной ноге.
- Вот и свиделись, старина! - сказал он, когда вся часовня хором отвечала священнику. - Я, по обыкновению, сел в лужу.
- Не повезло с работой? - спросил Поль.
- Работа была первый сорт, - ответил Граймс. - Но заварилась каша. Потом расскажу.
В то утро, вооружившись кайлом, Поль в числе других арестантов, под надзором конных охранников с полевым телефоном, отправился в каменоломни. Граймс был в той же команде.
- Я здесь третью неделю, - сообщил Граймс, как только возникла возможность поговорить. - А уже все обрыдло. Я человек общительный. Мне здесь не нравится. Три года - это уж чересчур! Но ничего. Выйдем, устроим пир горой. День и ночь только о том и мечтаю.
- За что тебя посадили, за двоеженство?
- Ага. Зря я приехал из-за границы. Не успел я появиться в Англии, как меня сцапали. Зашла миссис Граймс в магазин, увидела меня - и привет, пишите письма. В аду, говорит, черти по-разному людей мучают, но моя супруга заменит целое пекло.
Неподалеку замаячил надзиратель. Поль и Граймс разошлись и начали усердно долбить песчаник
- Впрочем, - хмыкнул Граймс, - хотел бы я полюбоваться на старушку Флосси и моего бывшего тестя в их теперешнем положении. Школа-то, говорят, закрывается! Граймс опорочил это заведение... Кстати, как дела у Пренди?
- Убит три дня назад.
- Ах, старина Пренди! Он не был создан для счастья, верно? Вот выйду отсюда, пожалуй, брошу учительствовать. Это дело меня до добра не доведет.
- Нас с тобой оно привело в одно и то же место.
- Да, ничего себе совпадение! Черт, опять легавый идет...
Они вернулись в тюрьму. Если не считать каменоломни, Эгдон мало чем отличался от Блекстона.
'Парашу за дверь', часовня, одиночество...
Впрочем, не прошло и недели, как Поль почувствовал, что о нем не забыли. Первой ласточкой был разговор со священником.
- Вот, принес вам книги, - сообщил он как-то раз, впорхнув в камеру к Полю и протягивая ему два новеньких томика в суперобложках и с ценниками книжного магазина на Пикадилли. - Если эти не годятся, у меня с собой еще несколько на выбор, - он показал на пачку книг в ярких переплетах, которую неловко придерживал под мышкой. - Может, хотите новый роман Вирд-жинии Вулф? Позавчера вышел.
Благодарю вас, сэр, - ответил Поль.
Судя по всему, в Эщоне библиотека отличалась куда большим разнообразием и богатством, чем в Блекстоне.
- Могу еще предложить монографию по истории театра, - добавил священник и подал Полю толстый иллюстрированный том, на вид стоивший не меньше трех гиней. - Запишем, так уж и быть, как 'пособие по самообразованию'.
Благодарю вас, сэр, - повторил Поль.
- Когда захотите обменять книги, скажете, - продолжал священник. -Кстати, вам разрешено написать письмо. И между пробудете писать миссис Бест-Четвинд, не забудьте упомянуть, что остались довольны библиотекой... Миссис Бест-Четвинд преподнесла в дар нашей тюремной часовне новую кафедру с гипсовыми барельефами, - добавил он вне всякой связи с предыдущим и, выпорхнув из камеры, направился к Граймсу, которому и всучил том 'Самовоспитания' Смайлса, том, из коего в отдаленном прошлом неизвестный, но бесчувственный читатель выдрал сто восемнадцать страниц.
'Еще неизвестно, - подумал Поль, - как следует относиться к потрепанным бестселлерам, но вот когда открываешь еще никем не читанную книжку, возникает удивительное ощущение... Зачем это священнику понадобилось, чтобы я написал Марго о библиотеке?' - недоумевал он.
В тот вечер за ужином Поль ничуть не удивился, когда увидел, что в подгоревшей подливке плавают угольки - такое случалось время от времени. Однако на ощупь угольки оказались мягкими, и это привело его в замешательство. Тюремная кухня часто преподносила сюрпризы, тут жаловаться не приходилось, но все же... Поль присмотрелся к подливке. Удивительное дело - она была чуть розоватая и невероятно густая. Поль осторожно ее попробовал. Это был паштет из гусиной печенки.
С тех пор не проходило и дня, чтобы какой-нибудь таинственный метеорит в этом роде не залетел с воли в его камеру. Однажды, вернувшись в полутемную камеру с пустоши (свет гасили сразу после захода солнца, а окошко было совсем узкое), он почувствовал, что все пространство камеры залито ароматом цветов. На столе лежал букет роз, тех роз, которые по зимнему времени идут на Бонд-стрит по три шиллинга за штуку. (Вообще-то, в Эгдоне разрешалось держать цветы в камере, и арестанты отделывались всего лишь строгим выговором, если по дороге с каменоломни срывали лютик или барвинок.)
В другой раз тюремный врач во время ежедневного обхода задержался в камере Поля, проверил его фамилию по карточке, висевшей на двери, внимательно посмотрел на него и сказал:
Будете принимать укрепительное.
Не сказав более ни слова, он удалился, а на следующий день в камере появилась большая аптекарская бутыль.
- По два стакана после еды, - изрек надзиратель. - Пей на здоровье.
Поль так и не понял, как на этот раз отнесся к нему надзиратель, но пил он, действительно, 'на здоровье' - в бутыли был херес.
В другой раз в соседней камере разразился грандиозный скандал: ее обитателю, взломщику-