спальней-молельной. Громадная широкая кровать и целый угол икон. Как в доброе старое время у глубоко религиозного человека. „Вот это больше всего понравилось Григорию Ефимовичу, – пояснил князь и продолжал: – я люблю здесь уединяться, сосредоточиться, ведь я очень религиозный человек, верующий, набожный“, – и князь истово перекрестился… А петербургская молва говорила нечто иное про эту спальную. Князь не любил женщин. Здесь, говорят, он принимал своих молодых друзей… А лики икон смотрели строго на нас, и свет лампады трепетал на них… Мне стало как-то неловко. Ведь не мог же он думать, что мне неизвестно то, что известно всему Петербургу…»
Если князь Андроников за вычетом нетрадиционной сексуальной ориентации чем-то напоминал Ипполита Курагина из «Войны и мира», то рекомендованный им бывший нижегородский губернатор Хвостов сделал карьеру на том, что шумно разыграл в Думе антинемецкую карту. В сочетании со стремлением прибегнуть к пользовавшемуся германофильской репутацией Распутину это выглядело особенно пикантно и доказывало, что в политике все средства хороши:
«Речь о немецком засилье, произнесенная в Государственной Думе депутатом Алексеем Хвостовым, обратила на него внимание во дворце, – писал Спиридович, – о ней много говорили во всех кругах, она встревожила князя Андроникова, т. к. угрожала репрессией против большого коммерческого предприятия, в котором князь был весьма заинтересован. Это заставило князя познакомиться с Хвостовым.
Бывший Нижегородский губернатор, выдвигавшийся уже на министерский пост после смерти Столыпина, щеголявший своей правизной и своим патриотизмом, честолюбивый и не стеснявшийся говорить, что он человек «без задерживающих центров», – Хвостов понравился Андроникову. Они поняли друг друга. Они быстро столковались и решили, что Андроников, пользуясь всеми своими связями и знакомствами, до Вырубовой и Распутина включительно, начнет пропагандировать и проводить Хвостова в министры Внутренних Дел, на место князя Щербатова. Несоответствие последнего его должности сознавалось многими, говорил об этом и Горемыкин Андроникову, от Вырубовой же Андроников слышал, что Щербатовым, якобы, недовольны во дворце. Все это подбодряло Андроникова, желание же отомстить Щербатову, не скрывавшему своего презрения к Андроникову, воодушевляло последнего на новую интригу.
Но Хвостов был невежда и в политике, и в полиции. Надо было заполнить это пустое у него, но важное место своим удобным человеком».
Этим человеком, последним членом распутинского триумвирата и единственным профессионалом стал бывший директор Департамента полиции С. П. Белецкий, имя которого очень часто встречается во всех биографиях Распутина как человека, во-первых, знавшего в силу своего служебного положения больше многих о сибирском мужике, а во-вторых, давшего очень подробные устные и письменные показания о Распутине Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Белецкий так близко принял к сердцу всю распутинскую историю, что на следствии даже плакал.
«Белецкий в поношенном пиджаке, умный, хитрый, чрезвычайно много и охотно говорит глухим быстрым голосом. Оборотень немного, острые глаза, разбегающиеся брови на желтом лице, – писал Блок матери, – сам строчит —. потный, сальный, в слезах, с увлечением, говоря, что это одно осталось для его души. В этой грубой скотинке есть детское».
Изначально Белецкий числился в стане распутинских врагов.
«В бытность мою сенатором, ко мне, в конце 1914 года, – показывал он на следствии, – обратился < …> великий князь Николай Николаевич <…> с просьбой, не могу ли я дать сведения о порочных наклонностях Распутина, так как, по словам полковника Балинского, великий князь решил определенно поговорить с государем об удалении Распутина из Петрограда. Сведения эти я дал, черпая материал из имевшейся у меня лично сводки».
Распутин об этом скорее всего знал и потому в разговоре с Андрониковым Белецкий выразил опасение, согласится ли их избранник с его кандидатурой, но князь обещал все уладить. И действительно, уладил: Белецкий был ему необходим.
«С ним Андроников был давно в хороших отношениях, ценя его трудоспособность, ловкость и его полицейские знания. Белецкий же благоговел перед княжеским титулом Андроникова, его светскостью, связями, знакомствами. Он отлично понял всю заманчивость предложения и пошел на все условия. Главное было то, что он должен был работать рука об руку с Андрониковым».
Распутин, как из этого следует, на предварительном этапе «хвостовщины» прямого отношения к заговорщикам не имел, но в нужный момент к его авторитету прибегли: «А вот и Григорий Ефимович, – продолжал так же благочестиво князь. – Умный мужик, о-о-очень умный… И хитрый. Ах, какой хитрый. Но дела с ним можно делать. И его можно забрать в руки, и мы, мы это пробуем».
Сначала, однако, триумвират воспользовался не им. Как писал Спиридович:
«Андроников ловко подготовил почву у Вырубовой, выставляя Хвостова умнейшим и энергичнейшим правым человеком, который де имеет большой вес в Г. Думе и к тому же беспредельно любит Их Величества.
Он в курсе всех интриг против них. Он сумеет ловко все парализовать. Он сумеет овладеть и Г. Думой. Хвостов и Белецкий ловко охранят друга царской семьи Распутина от всяких на него нападений. И от нападений в прессе, и от нападений в Г. Думе, и от террористов. Они оба понимают и ценят Григория Ефимовича. За последнее ручается сам князь Андроников, любовь которого к Старцу хорошо известна Анне Александровне. И Анне Александровне казалось, что лучшей комбинации и желать нечего. Сам Хвостов очаровал Вырубову. Она в восторге повторяла затем: «Он такой умный, энергичный, он так любит Их Величества. Он так любит Григория Ефимовича».
Он не как все. Он так хорошо все знает, как и что надо делать, чтобы все были довольны. Он уже однажды предупредил в Г. Думе запрос о Григории Ефимовиче. Он даст себя разрезать на куски из любви к Их Величествам. И зачарованная подкупающей искренностью и кажущеюся простотою Хвостова, «его наивными, такими хорошими и светлыми глазами», всей его внешностью такого «хорошего и доброго толстяка», Анна Александровна, захлебываясь, расхваливала его ежедневно Императрице. Андроников же умно и ловко подталкивал ее.
Появились на сцену и деяния Хвостова, как человека глубоко религиозного и верующего.
Он сделал что-то очень хорошее по отношению св. Павла Обнорского.
И Государыня Александра Федоровна, несмотря на мудрое противодействие Горемыкина, считавшего Хвостова непригодным к должности Министра Внутренних Дел, не видя никогда Хвостова и зная о нем только по истерическим расхваливаниям Вырубовой, стала письмами в Ставку систематически советовать Государю взять на место князя Щербатова именно Хвостова. И делала она это настойчиво всю первую половину сентября, браня попутно Щербатова и доказывая его непригодность к занимаемой должности».
Вырубова в своих письменных показаниях следственной комиссии Временного правительства отзывалась об этом сюжете гораздо сдержаннее: «Хвостова привез ко мне некий кн. Андроников, личность более чем сомнительная, который лез ко всем, всем надоедал и врал. Помню, как он хотел поднести икону б. Государю и Государыне. Б. Государь не желал оставить у себя эту икону и вернул ему через кого-то из свиты. Мне запретили принимать Андроникова, из-за чего он стал врагом, получала самые грязные анонимные письма которые, по слухам, посылал он мне».
Хотя Андроникова Вырубова терпеть не могла («Он ко всем министрам лез, всякие конфекты присылал. Отчаянный тип»), в то же время признавалась, что боялась его.
В опубликованной недавно книге Ю. Ю. Рассулина о Вырубовой «Верная Богу, Царю и Отечеству» приводится один весьма любопытный документ – анонимное письмо некоего безвестного «патриота», адресованное царской подруге. Публикатор высказывает предположение, что оно было написано либо протоиереем Иоанном Восторговым, либо князем Андрониковым. Сразу скажем, что вторая версия представляется куда более убедительной (трудно предположить, чтобы хороший знакомый Вырубовой о. Иоанн стал писать ей анонимки, да и слог это не его – достаточно сравнить это послание с тем, что писал священник Вырубовой после покушения на Распутина в Покровском – см. главу тринадцатую), но суть даже не в том, кто эти строки написал, а в их содержании:
«И кому же лучше знать желания нашей крестьянской Руси как не ЦАРЮ-БАТЮШКЕ. ГОСУДАРЮ нужны также помощники-министры, которые вели бы Россию в согласии с этими народными желаниями, а не в угоду разным политическим авантюристам и реформаторам.
