«налегке», как выразился Олегыч, мы неслись по уже хоженым «тропам». Но на душе у меня вовсе не было покоя. Еще бы! Отряд погиб, миссия провалена. Куда я еду? Зачем? С головой — прямо в пасть дракона?
Созвездия выстроились на почерневшем небе. Показалась луна, выщербленная и растрескавшаяся древняя монета.
Джунгли кончились. Кончилась и железная дорога, вдруг уткнувшись в темную стену, безнадежно плотную: ни двери, ни калитки. Но я-то знал: поезд приблизится, и перед ним распахнутся ворота. Так всегда бывает.
Московская резервация… Что ждет меня там? ОСОБЬ, сырой подвал, допросы, выворачивающие душу наизнанку, пытки и, апофеоз, — позорная казнь? А еще там меня ждет Марина. И потому я пойду туда, а, если придется, поползу, по снежной корке, сдирая колени до костей. Марина!
Часть третья
Возрожденцы
1
Кремль — 2
Кажется, это произошло со мной, когда я учился в школе. В обычной школе на станции Родинка.
Пожалуй, произошло — это сильно сказано для подростковой чепухи, но тогда я, наверное, не знал об этом.
Меня предала любимая учительница.
Ее звали Алиса Аркадьевна, она преподавала химию. Помимо сказочного имени у учительницы был слегка вздернутый нос в задорных веснушках и голубые глаза, придававшие ее лицу милое, как будто удивленное выражение.
Предательство Алисы Аркадьевны уложилось в краткий временной промежуток между весной и летом — между цветением сирени и сбором огурцов с грядок.
Началось оно в мае, когда состоялась олимпиада по химии. Я оказался единственным участником от нашей школы. На гербовых бланках я решил несколько задач, не показавшихся мне сложными.
«Сказали, что результат пришлют летом. По почте, — сообщила мне Алиса Аркадьевна. — Надеюсь, ты победишь».
Она красива даже в свитере и похожей на колокол юбке: в мае изредка бывали еще холодные ветры.
Летом, со второго июля по третье августа, в школе — практика. Нужно было работать на пришкольном участке, поливать кабачки, собирать личинки с капусты, полоть морковь. Иногда возникали ссоры и драки разморенных на жаре школяров.
Овощи, ягоды и фрукты, выращенные своими руками, поступали в школьную столовку, и краснолицый Юрка-поваренок весь год варил сливовый компот и щи из квашеной капусты.
Я не ходил в столовку не потому, что мне не нравилась Юркина стряпня.
В столовке заправляла банда Сани — «монаха», второгодника из многодетной неблагополучной семьи, и легче легкого там схлопотать ложкой по лбу, а то и получить стакан компота за шиворот.
Я не ходил в столовку и потому считал, что я вправе не ходить и на практику.
Тем более что посещение практики было не обязательным, — достаточно не придти в первый день, второго июля, не отметиться в журнале, и все лето — свободно.
Второго июля я был дома. На чердаке нашел стопку журналов, перевязанную бечевой, и, спустившись, рассматривал их на полу. В журнале «Работница» на обложке — Высоцкий с гитарой, в журнале «Юность», — роман Берджеса «Заводной апельсин»…
В дверь позвонили.
Это была Света Коршунова, моя одноклассница.
— Андрей, — сказала она. — Тебя Алиса Аркадьевна в школу вызывает.
— Зачем?
— Она сказала, пришло письмо с результатами олимпиады.
Всю дорогу до школы я бежал, и перед дверью учительской остановился, запыхавшись. Постучал.
— Войдите, — голос Алисы Аркадьевны.
Учительница была одна. Она окинула меня насмешливым взглядом, подметив, как тяжело вздымается моя грудная клетка.
— Островцев, — сказала она. — Почему ты не посещаешь практику?
Я молчал, пытаясь унять биение сердца.
— Это нехорошо, Андрей. Твои товарищи работают, а ты отдыхаешь. В столовую — то ходишь.
Она смотрела на меня своими добрыми глазами. Я опустил голову.
— Распишись.
Алиса Аркадьевна протянула мне журнал практики. Я поставил закорючку напротив своей фамилии, одним росчерком отняв у себя лето.
Но мне не лета было жалко.
Выйдя из учительской, я побрел по школе, ничего не замечая вокруг себя. Конь, осаженный на всем скаку.
Алиса Аркадьевна могла бы просто вызвать меня — я пришел бы, никуда не делся. Почему она предпочла ложь?
Я застонал, а быть может, мне показалось, что застонал. В висках словно засели две пчелки, по одной в правом и левом. Они жужжали, настойчиво и звонко, пытаясь вырваться наружу.
Но они находятся в моей голове, и если вырвутся наружу, то в моем черепе образуются две дырки, и я сдохну к чертовой матери.
Схватившись за голову, я сел. Перед моими глазами на мгновение возникла черная дыра, но мало — помалу боль в висках стихла.
Низкий сырой свод подземелья. Кап! — сорвалась и расплющилась на земляном полу капля. Тусклая лампочка освещала пространство, перегороженное металлической решеткой. По ту сторону решетки — двое. Баба с фонарем и мужик.
— Марина?
— Я не Марина, — отозвался женский голос. Хриплый, простуженный.
— МАРИНА!
Арина! Рина! Ина! А!
Проклятое эхо!
— Настоящий дикий, — пробормотал мужик. — Но не нужно кричать. Мы пришли, чтоб отвести тебя к ней.
Я встал. Оказывается, когда на лоб мне упала холодная капля, я лежал на постели — на соломенном сыром тюфяке. Что это значит?
Почему я не в Джунглях? Где моя заточка?
И тут, наконец, включилась память. Я дотронулся рукой до шеи, нащупал крошечный бугорок. След шприца. Шприца, который мне в шею вонзила Марина. Где она, что с ней? Я должен знать, — мне жизненно необходимо посмотреть ей в глаза.
