Временами сюда сквозь шум бурлящей снаружи жизни прорываются удары колокола церкви Сен-Жак- дю-От-Па, чтобы утешить меня, заживо погребенного под дымоходами.
После полудня старая женщина с канарейкой садится у окна и что-то шьет. В прямоугольнике окна я вижу только ее руку, которая то подымается, то опускается. Эта рука как маятник часов, неутомимо раскачивающийся и напоминающий о быстротечном времени.
После десяти часов ворота дома заперты. Кто хочет войти – звонит, а желающий выйти кричит портье внутрь дома:
– Шнур, будьте добры.
Шнур висит непосредственно рядом с постелью портье, ему достаточно лишь протянуть руку. Вознаграждение за отпирание ворот в неурочное время здесь не принято. Вечерами, когда я, чужестранец, слышу это «шнур, пожалуйста», у меня возникает ощущение, будто кто-то требует веревку, чтобы повеситься.
Так в однотонной размеренности проходят дни. В соседнем дворе раз в неделю отлавливают крыс, здесь, у нас, раз в месяц нужно платить за проживание. Это единственные события.
Если я высунусь из окна подальше, мне видно даже, как точно подо мной, в окне второго этажа, сушатся трусики с кружевами. Стоит лишь выглянуть солнцу, как в этом окне тут же сохнут дамские штанишки.
Такова жизнь.
Кусок неба завершает общую картину. Грязное, серое, усталое пятно, с романтической безнадежностью распростершееся над крышами и каминами.
Теперь я хочу подробнее рассказать о крысиной охоте у соседей. От меня видна часть двора этого дома. Здесь каждую субботу после полудня – когда никто не работает и у всех есть время немножко оглядеться – под громкий галдеж идет охота за крысой. В эти минуты все кругом оживает. Старуха с клеткой появляется в окне при первом громком слове, проворно вращает глазами туда и сюда и нервно сопровождает своими блеклыми старческими руками путь вспугнутой твари. Однако все это время она не перестает жевать, только беззубый рот ее двигается медленнее.
Салатные супруги появляются у окна одновременно. Муж в виде исключения открывает рот и говорит своей половине: «Ее нужно прикончить одним ударом».
Когда внизу пинками выпроваживают на двор распростертый труп крысы, муж с тонкой ухмылкой на губах обнимает тощую жену; так они застывают на некоторое время, даже если событие давно позади.
Им достаточно, чтобы у соседей прикончили крысу, чтобы обрести себя. Спустя некоторое время мужчина снимает руку с шеи жены и произносит тоном провозвестника чего-то сверхъестественного:
– Ну, зайчик, завтра будет отличный денек.
Или, смотря по обстоятельствам, такое:
– Ну, зайчик, завтра будет дождь.
И безнадежно исчезает в глубине комнаты.
Совершенно не заячьих параметров женщина задерживается еще немного у окна и тупо разглядывает брандмауэр напротив, на ее лице неподражаемая скорбь и абсолютное безразличие.
Во время крысиной охоты во дворе появляется даже Мушиноглазый и во всеуслышание заявляет:
– У нас крыс нет. В приличной гостинице крыс не бывает.
Это предназначено для постояльцев, что стоят у окон и ни словом не возражают, хотя знают, что Мушиноглазый возмутительно врет; они не знают лишь, что будет в ближайшее первое число месяца, и потому мудро молчат. Между прочим, даже Мушиноглазому это известно, он лишь хочет показать свою власть, а затем, успокоившись, возвращается в свое затхлое бюро и экономит дальше.
Крысиный труп валяется во дворе в течение двух дней. На третий день его обнаруживает грязная бродячая кошка, лижет его и с безразличным видом бредет дальше. Позднее толстая женщина берет Мурку к себе на колени, гладит и целует, затем спокойно отправляется на рынок, где за все хватается руками. Мелочная торговка даже уговаривает ее:
– Потрогайте этот сыр, моя дорогая! Он по-настоящему созрел!
Спустя еще несколько дней кто-то играет крысой в футбол и тащит ее в соседний двор. Просто так, для развлечения. Теперь мне уже не видно дальнейшее развитие событий, тем не менее я хочу рассказать и об этом.
Соседи замечают крысу и с криком: «Ах! Эта падаль!» – перебрасывают ее в соседний двор. Так продолжалось бы до бесконечности, не наступи разложение. Но оно наступает и говорит: «Ша!» Остальное – дело мух, гнусных навозниц, которые после проделанной работы отправляются на прогулку прямо по фруктам, выпечке и различным сортам мяса. Эти продукты, выставленные на улице перед лавками, покрыты лишь благотворным слоем пыли, и ничем более. То, что мы еще не вымерли от различных эпидемий, – настоящее волшебство Парижа.
По будним дням в отеле «Ривьера» довольно тихо; здесь живут рабочие и мелкие служащие, которых днем не бывает дома. По утрам меня пугают близкие и далекие будильники, возвращая из сна в действительность. Затем слышится мощное зевание, причем не каких-нибудь дегенерирующих зевунов, а настоящих, основательных, слышно даже, как хрустят челюсти.
Вхождение других в повседневную жизнь я слышу, лежа в постели. Я много сплю, потому что много нахожусь дома. Мое гостиничное существование я веду так, будто сижу в приемной у зубного врача, или наподобие свихнувшегося странника, потерявшего надежду когда-нибудь снова выйти из леса, так что он садится на землю и ждет, сам не зная чего, и делает вид, что размышляет, чтобы успокоить самого себя. Порой он даже насвистывает.
Спустя несколько минут после того, как протрещали будильники, ступени уже скрипят под тяжестью шагов. За это время люди успевают помыться, одеться и даже позавтракать.
До половины первого в отеле абсолютный покой, только хлопают двери после коротких пауз и затем слышно, как кто-то возится в комнатах. Это горничная убирает номера. Девушка за пару часов убирает
