В полдень я веду Наполеона в Люксембургский сад, может, он найдет себе червяка, тлю или букашку, откуда мне знать. Ему-то легче, чем мне.
На лестнице мне приходит в голову мысль, что еще вчера я должен был внести плату за проживание. Восемнадцатого я въехал, следовательно, должен всегда восемнадцатого платить. Мушиноглазый пока ничего не говорил, он определенно ждет, когда я выйду, чтобы предупредить меня. Мне надо пройти незаметно.
На лестничной площадке непорочная тишина. Я на цыпочках направляюсь к перилам. Огромная муха, забытая здесь летом, бьется о стекло и жужжит, вымаливая свободу. Мышиный запах с третьего этажа поднимается наверх, смешивается с тигровым запахом, они душат друг друга.
Вытертая лестница порой скрипит под моими шагами, хотя я осторожно, тесно прижимаясь к стене, скольжу вниз, чтобы не издавать лишнего шума. Лестничная клетка всегда темна. Я не включаю свет, так как он связан со счетчиком, который выключает его ровно через минуту. Когда здесь включают свет, в бюро раздается сигнал, отчего внимание Мушиноглазого удваивается. Временами шум даже извлекает его из укрытия. Но, впрочем, заблудиться невозможно, и нет надобности считать этажи в темноте, меня прекрасно ориентируют запахи, и я точно знаю, где в данный момент нахожусь.
Дверь на втором этаже прикрыта неплотно, и я слышу ворчливый мужской голос:
– О твоей матери давай лучше не будем говорить.
Лишь бы никто не выходил сейчас из своей комнаты! Иначе я вынужден буду идти прямо в объятия Мушиноглазого.
Грязное окошко гостиничного бюро словно создано, чтобы не пропускать и без того скудный свет. Трудно подыскать слова для описания бури моих чувств в эту решающую минуту.
Однако мне удается незаметно покинуть отель.
Мы отправляемся в Люксембургский сад.
Наполеон часто падает и не может сам встать на ноги, я каждый раз вынужден приходить на помощь. Он тоже заметно ослабел.
Кто знает, что будет с нами? Чего мы оба, собственно, ждем? Католическая церковь утверждает, что за свои страдания я буду вознагражден на том свете. Но что будет с Наполеоном? Он-то страдает напрасно или нет? Где тут справедливость? Лучше всего не ждать, пока он умрет от голода, а как-нибудь помочь ему. Если я просто оставлю его здесь, его сожрут собаки или по меньшей мере придушат.
Но это неприятная смерть.
Если я Наполеону неожиданно дам пинка, он без всякой агонии проснется только на том свете. Но он так слепо доверяет мне, так трогательно и верно бежит за мной, что я не могу быть безжалостным палачом.
Когда мы вернулись в отель «Ривьера», меня встретил Мушиноглазый известием о том, что на мое имя поступила телеграмма и, кроме того, приходил посыльный из банка Креди Лионе, приносил мне деньги и сказал, что завтра снова зайдет.
– Деньги?
– Да, – говорит Мушиноглазый и потирает руки.
Я поднимаюсь по лестнице. Откуда деньги? И сколько их может быть? Мне надо было спросить об этом. От кого бы я мог получить их? Вот те раз. Бабушка прибыла в Париж, чтобы забрать меня? Бабушка способна на нечто подобное. Бред. Тогда бы никаких денег не было. Да, а телеграмма?.. Телеграмма от Анн-Клер. Слава Богу.
«Arriverai 6 heures attends moi becots Claire. Прибываю шесть часов встречай целую Клер».
Одним словом, сегодня в шесть вечера приедет Анн-Клер. А завтра деньги. Ну, слава Богу. Но что за деньги?..
После полудня мне пришла мысль, что лучше всего было бы отправиться в банк Креди Лионе и спросить о деньгах, чтобы не ждать до завтра, к тому же еще, возможно, напрасно. Но сначала я пойду спрошу Мушиноглазого.
Я стучу в окошко гостиничного бюро.
– Мсье, а не сказали, сколько денег? Я ведь ожидаю поступлений с различных сторон.
– Восемьсот пятьдесят франков поступило на ваше имя.
– И точно мне?
– Точно. Я посмотрел. Редакция какого-то «Альманаха» послала.
О Боже милостивый! Редакция «Альманаха». Там, где мне сказали, что меня известят. Значит, все всерьез. Они мне уже однажды платили. Я должен тотчас отправиться в Креди Лионе. Восемьсот пятьдесят франков… восемьсот пятьдесят франков… Лишь бы обошлось без сердечного приступа!
Кажется, у меня есть работа. Я боготворю французов. Только бы удержаться и не произнести длинную восторженную речь перед Парижской Оперой!
Я запираю Наполеона, кажется, он крякает уже гораздо тише. Кроме того, его никто не слышит: в это время в отеле «Ривьера» ни души.
Пешком, задыхаясь от нахлынувшей радости, я отправляюсь в путь. Спустя полтора часа я уже на Больших Бульварах.
В общем, сегодня есть деньги. Со вкусом отпечатанные красочные бумажные листики. Я куплю сигарет. Правильно, сначала я поем. Но что?
Кнут Гамсун пил молоко.
Все отлично устроилось. Мои деньги уже прибыли ко мне, они лежат, красиво уложенные, в банке и ждут меня. Наполеон тоже ждет меня. «Кто знает, почему осенний ветер плачет? Кто знает – отчего? И
