смерть отвернется от немецкой падали! — Она захлебнулась словами и умолкла, прижимая руки к колотящемуся сердцу.
— Правду говоришь, Федосия, — поддержала ее Пельчериха.
И бабы расступились. Два красноармейца вывели пленных на дорогу и пошли с ними трактом по скрипящему снегу. Терпилиха стояла на месте, смотрела им вслед.
— Эх, ма! — она отчаянно махнула рукой. — Посмотреть на вас, бабы, можно подумать, нивесть какие заядлые, а и как у вас быстро злость проходит…
— По-твоему, выходит, Федосия Кравчук незаядлая?
— Непонятен мне ее разговор. Я по-своему, попросту.
Она вдруг смолкла и прислушалась.
— Кажется мне или в самом деле из пушек стрелять перестали?
Пузыриха тоже прислушалась.
— Верно, тихо… Давно стихло. Тут из-за этих пленных такой гвалт подняли, что мы и не заметили.
— Что же это, мать, значит, бой кончился или что еще? Надо бы расспросить, только кто это может знать.
— Командир, наверное, знает.
— Знает, да тебе не расскажет.
Не только женщины обратили внимание на внезапную тишину. Шалов ежеминутно вбегал в комнату, где висел на проводе дежурный.
— Звони, звони! Не отзываются?
— Не слыхать!
— Пошлите на линию, не испортилось ли что на дороге. А ты звони, звони…
Наконец, телефон зазвонил. Красноармеец быстро записывал.
— Ну, что там?
— Наши взяли Охабы и Зеленцы.
Шалов вышел на улицу. Первым человеком, который попался ему на глаза, была Терпилиха.
— Наши взяли Охабы и Зеленцы!
Она всплеснула руками.
— Потому там и стихло?
— Потому.
Она подхватила юбку и бегом кинулась вдогонку Пузырихе.
— Слышишь, Наталка? Наши взяли Охабы и Зеленцы. Сам лейтенант сказал… Как только телефон позвонил, он сейчас вышел и говорит мне: наши взяли Охабы и Зеленцы.
— Взяли, — сказала Пузыриха высоким рвущимся голосом.
— Да, ведь я тебе сразу говорила. Только затихло, я и говорила, что, видно, бой кончился.
— А как кончился, ты и не знала…
— Чего тут не знать? Как ему еще кончиться? Пугнули немцев, расширили клин, да и все! Понимаешь?
— Больно ты умная стала в военных делах!
А телефон в избе все звонил и звонил. Шалов громко кричал в трубку:
— Где? В каком направлении?
В деревне все закипело. Торопливо сбегались красноармейцы.
— Куда это? Куда? — волновались бабы.
— Получен приказ. Двигаемся дальше.
— Куда дальше?
— На запад, мать!
Женщины ломали руки. Все происшедшее вдруг показалось коротким неправдоподобным сном. Федосия Кравчук подошла к лейтенанту.
— Как же так? Суп доваривается. Вы еще и не поели как следует.
— Ничего, мать, я не голоден. Пришел приказ — итти вперед. А мой суп съедят. Сюда идет другая часть, они тут будут стоять гарнизоном. Их уж угостите…
Бойцы, оставляя ложку в миске, недоеденный хлеб, лихорадочно собирались.
— Ох, ребята, погостили бы у нас еще денек-другой, — вздыхали женщины.
— Нет, к вам другие придут, а мы пойдем! Там нас ждут!
— Конечно, ждут, — вздыхали женщины и выходили на улицу, где строился отряд. Старые и малые высыпали провожать. Женщины вздыхали, некоторые всхлипывали. Сонька Лиман кинулась на шею молоденькому красноармейцу, со слезами цепляясь за него.
— Ну, и Сонька, нашла себе, успела, — смеялись бабы.
— А парень ничего себе, брови-то какие!
Лейтенант Шалов поспешно вышел из дома. Отряд был уже построен.
— Вперед, марш!
— Будьте здоровы! Благополучно вернуться!
— Воюйте хорошенько, — кричали в толпе.
Снег заскрипел под ногами двинувшегося отряда. По обочине, стараясь попасть в ногу бойцам, бежали дети, приподнимая длинные юбки, спешили женщины.
Бойцы, не торопясь, дошли до небольшого пригорка на дороге.
Далеко-далеко на запад тянулась ослепительно белая снежная равнина. Вдали на чистом небе темнела узкая полоска дыма — это догорала несчастная Леваневка, деревня, которую с четырех концов подожгли немцы. Она уже много раз гасла, но огонь вновь и вновь разгорался на пепелище, и тогда на чистой лазури был ясно виден темный дым.
Все, словно по команде, остановились. Бойцы, женщины, дети.
Лейтенант Шалов с пригорка глядел на запад. Перед ним расстилалась снежная равнина, украинские степи под немецким ярмом. Туда, на запад, протянулась Украина в крови и пламени, с задушенной на устах песней.
И вот Шалов увидел, как по небу ясной и четкой дорогой, сияющим путем раскинулась радуга, яркая полоса, переливающаяся светом и красками цветочной пыльцы, бледно-розовым шиповником и алой розой, бледной сиренью и фиалками, пылало золото лепестков подсолнуха и дрожала зелень едва распустившихся березовых листьев. И все пронзил сияющий блеск. Радуга тянулась с востока на запад, связывая пылающей лентой землю с небом.
Шалов скомандовал своему отряду:
— За мной, марш!
Ровным, широким шагом они двинулись вперед. Деревенские остались на пригорке. Все молчали. Отряд уходил по дороге в безграничную даль равнины, в сияние радуги.
Красноармейцы уходили к виднеющимся вдали струйкам дыма над сожженной Леваневкой, к прикорнувшим в снежных сугробах деревням. Сжимая в руках винтовки, они шли в украинские степи в крови и пламени, в украинскую землю под немецким ярмом, растоптанную, задушенную, непобежденную, борющуюся, несгибаемую.
Толпа молчала, до боли, до слез напрягая глаза, чтобы видеть их подольше, пока боевой отряд не растаял в лазурной дали, в снежном пространстве, в стоцветном блеске радуги.
