— Хочу сразу признаться, что женился, остепенился, продвигаюсь по служебному эскалатору и весьма это ценю, — начал он, потомив неизвестностью. — Шеф оказал мне гигантское доверие, откомандировав сюда: замечаешь, я пру к цели, как бык на тореро? Тебя это не удивляет?
— Настораживает, — сказала она. — Ты всегда предпочитал исподтишка подкладывать свинью ближнему.
— Вспомнила о рожках папы Коли? — он рассмеялся. — Это внушает мне уверенность в нашем благотворном сотрудничестве.
— С тобой?
— Со мной. Твой супруг упрям, как мул, и мне одному с ним не совладать.
— Всего доброго, — Надя встала. — Рада была повидать тебя и выражаю твердую уверенность, что более никогда не увижу.
— Не спеши, — он понизил голос, — не в твоих интересах ссориться со мной.
— Не пугай, я не боюсь тебя.
— А зачем же меня бояться? Я человек мирный, семейный, подающий надежды кандидат технаук. Ты не меня бойся, ты себя бойся. Знаешь, когда богини гибнут? Когда спотыкаются. Шалила богиня, шалила и шлепнулась в грязь — забавный вариант, правда? Шлеп, и нет никакой богини, а есть грязная баба. Садись.
Он сказал тихо, но Надя сразу села, ощутив слабость во всем теле. Будто распахнули настежь и вынули все силы.
— Что тебе надо?
— Для начала, чтобы ты выпила и обрела способность трезво взвешивать обстоятельства.
Она покорно выпила и даже заставила себя улыбнуться. Только улыбка вышла мелкой и чуть заискивающей. И повторила слово в слово:
— Что тебе надо?
— Лично мне — ничего, — Гога разлил шампанское. — А вот НИИ нужно закрыть план, отчитаться с максимальной помпой и получить полновесные премии, прогрессивки и прочие виды финансовой поддержки преуспевающей интеллигенции.
— Я не понимаю, о чем ты, совершенно не понимаю. То есть соображаю, что нагло шантажируешь, но цель? Должна же существовать хоть какая-то цель.
— Объясняю для общего развития. Родимый коллектив получил задание разработать и внедрить — учти, внедрить! — некую хреновину для сельских тружеников. Мы разработали, но внедрить, увы, может только твой миляга старикан, поскольку он — директор завода. А он заартачился, и все пойдет прахом, а я слечу на пару ступенек…
— Надя?
Надежда вздрогнула: к их столику шла Ленка с подругой. Игорь Антонович замолчал, улыбаясь самой добродушнейшей из своих улыбок.
— Ленка? — Надя всеми силами старалась скрыть растерянность. — А почему ты не на занятиях?
— Никуда институт не убежит, особенно если он при заводе. — Ленка во все глаза разглядывала Гогу. — Вот мы с Машкой и решили угостить себя мороженым.
— Один момент! — радостно воскликнул Игорь Антонович. — Присаживайтесь, девочки.
И сам ринулся разыскивать официантку: видно, ему тоже требовалось осмыслить ситуацию. Подружки сели, Ленка недовольно поинтересовалась:
— Это что еще за тип?
— Командированный, — почти спокойно сказала Надежда. — Он вчера был у нас в гостях.
Девочки угощались мороженым, Игорь Антонович непринужденно болтал, а Надя то решала немедленно встать и уйти, то включалась в общий разговор, страшась оставлять Гогу с глазу на глаз с дочерью собственного мужа. Так и проколебалась, пока девочки не заторопились в институт.
— Я с вами, Ленка.
Игорь Антонович вежливо распрощался, многозначительно сказав:
— Стало быть, с вашего разрешения и позвоню, Надежда Васильевна.
Немного проводив Ленку с подружкой, Надя сразу же бросилась домой: боялась, что Гога позвонит, когда Сергей Алексеевич придет на обед. Муж приехал вовремя; она кормила его, что-то болтала, смеялась, а сама все время ожидала, что вот-вот зазвонит телефон. Но звонка не последовало, обед прошел, Сергей Алексеевич уехал на работу, и Надя вдруг успокоилась. Ну что, что может рассказать Гога ее мужу? Что она была любовницей Кудряшова? Да она рассмеется в ответ на эти слова, и тогда мы еще поглядим, кому поверит муж: горячо любимой жене или случайному командированному…
— А ведь и правда! — рассмеялся Гога, когда она выпалила эти доводы ему по телефону. — Ты умна, как никогда ранее. Только как по-твоему, откуда я знаю, что у тебя на левой грудке — родимое пятнышко? Подглядел на пляже? Допустим. А откуда мне известно, как ты щуришься в самые горячие мгновения, как закидываешь руки и какие именно слова шепчешь при этом?
— Подлец! — крикнула она, швырнув трубку на рычаг.
И заплакала горько и бессильно. Здесь уж она никак не могла рассмеяться, сказать: «Он лжет, Сергей!» — потому что и вправду совершенно по-особому щурилась, забрасывала руки за голову, теребя собственные волосы, и всегда шептала одни и те же слова, которые так нравились Сергею Алексеевичу. А телефон не умолкал, она знала, что это — Гога, не брала трубку и отчаянно рыдала. Потом кое-как успокоилась и взяла трубку.
— Еще раз бросишь трубку — позвоню супругу. Все поняла?
Она молчала, осторожно, чтобы он не услышал, всхлипывая и утирая слезы.
— Не реви, — вдруг мягко сказал он. — Я совсем не хочу причинять тебе неприятностей, поверь. Мне нужно только, чтобы твой муж отдал приказ о запуске опытной серии, вот и все. И я исчезну навсегда.
— Но как, как я могу уговорить его, как? — почти со стоном выкрикнула она.
— Ой, Надежда, не надо строить из себя замужнюю скромницу. У тебя высшее женское образование, а обаяния — на триста тридцать обыкновенных баб. Включай все свое искусство, доводи старика до кондиции, а в награду требуй приказ.
— Но это же невозможно, Гога, это невозможно! Откуда мне известно о ваших делах, почему я вдруг прошу о приказе? Нет, нет, это невозможно!
— Ночь на размышление, — сухо сказал он, помолчав. — Завтра в двенадцать жду в гостинице.
— Это немыслимо. Меня знают…
— Ровно в двенадцать ты стучишь в мой номер. Мы разрабатываем диспозицию, за ночь ты добиваешься результата, а послезавтра я отчаливаю. Привет.
Всю ночь она не закрывала глаз, впервые с облегчением подумав, что педантизм мужа, порою так огорчавший ее, обернулся вдруг доброй стороной: Сергей Алексеевич свято соблюдал режим и наведывался в спальню жены через два дня на третий. И все же Надя боялась зажечь свет или громко вздохнуть, чтобы ненароком не привлечь внимания храпевшего в соседней комнате мужа. Глядела в черный потолок, тихо вытирала слезы, беззвучно вздыхала и все время думала, что же, в сущности, произошло и почему именно ей выпало рассчитываться за всех.
А как безоблачно начиналась жизнь! Детство на далекой заставе, где она — Надя, Наденька, Надюшенька — была единственным ребенком, которого баловали все — от матери до солдатского повара. Братья ее уже жили в интернате, а ее учили музыке, стихам и танцам стосковавшиеся по собственным детям офицерские жены: их дети тоже переселились в интернат, так как школы при заставе не было. Надя с детства боялась этого неминуемого переселения, но ей и тут повезло: отца вдруг перевели в городишко, где имелась нормальная школа. Там Надя ее и закончила, оставшись всеобщей любимицей, баловницей, красавицей и примером, поскольку умела петь, танцевать сутки напролет, двигаться, не касаясь земли, и смеяться всем своим существом одновременно. «Наша Наденька непременно станет артисткой», — единодушно утверждал чувствительный зал Дома офицеров, где она вела все концерты и вечера, пела и танцевала, читала Щипачева и Есенина и играла все заглавные роли. Вокруг с девятого класса уже роились молодые лейтенанты, но Надя, с упоением кокетничая, ясно представляла, что роль офицерской жены не для нее, что ее доля — театр, восторги публики и вся Москва у ног. И, закончив школу с золотой медалью, сломя голову помчалась на московский поезд.
