Валерием о вагонах на заводском дворе и попросить его совета. Я размышлял, потому что еще не дозрел до такой откровенности. А дозрел я после третьей рюмки и все ему выложил. Про Кима, за спасение которого меня вынудили подписать договор, о своих моральных терзаниях и опасениях и о том, что сроки поджимают, на что Зыков особо обратил мое внимание.
— В хорошем ты дерьме оказался, крестный, — вздохнул Валерий, молча выслушав мои чистосердечные признания.
— Понимаю, — вздохнул и я.
— Ничего ты не понимаешь, — Валера тоже вздохнул. — Если ты не выполнишь условия договора, тебя устранят тем или иным способом. Либо пристрелят, что вряд ли, либо взорвут, что вполне вероятно. А если выполнишь, твой договор окажется на столе у глухоманского представителя ФСБ и двадцать лет каторги тебе обеспечено.
— И это я понимаю, почему и решил не просто поставить тебя в известность, но и попросить о помощи.
Я сказал это по возможности спокойным тоном, хотя вывод Валерия о пересылке моего договора (в единственном экземпляре!) в ФСБ до сей поры не приходил мне в голову. Валерка был прав: именно это они и имели в виду, подсунув мне этот высокий договор. Не потому, что им тогда не пришлось бы выплачивать большие деньги, а потому, что таким простейшим путем они навсегда избавлялись от единственного свидетеля. И меня обдало холодом, когда я сообразил, что выхода у меня нет. Но сдержал все страхи и эмоции при себе и спросил:
— У тебя есть надежные парни, чтобы перехватить эти вагоны по пути и сунуть их пока в тупик, допустим, по чисто техническим причинам? Ну там обода треснули или еще что-то, требующее ремонта?
— Есть. — Валерий впервые улыбнулся. — У меня — два очень даже серьезных парня в Ростове. Знаю их и по Афгану, и по Чечне, парни проверенные. Давай номера вагонов и копии всех сопроводительных. Я завтра же вылечу в Ро-стов и все им растолкую лично. Мы перехватим инициативу, крестный! Они окажутся связанными в своих действиях, мы получим фору во времени, а дальше ситуация сама подскажет, как нам следует действовать. Как — вопрос риторический, потому что действовать придется только наступательно. Согласен?
— Согласен, Валера. Это — единственный путь, который они нам оставили. Вот мы по нему и пойдем, а там видно будет. Главное — спрятать вагоны под предлогом простого ремонта.
4
Танечка явилась поздно, уже под утро. Она была крайне взволнована, хотя степень ее взволнованности мог определить только я, поскольку Танечка умела держать себя в руках.
— Я не зря потратила время, — очень серьезно сказала она, поцеловав меня как-то особенно нежно.
— Может быть, завтра расскажешь? — спросил я, учитывая ее волнение и усталость.
— Нет, дорогой. Время не ждет. Сейчас приму душ, выпью кофе и все расскажу. Приготовься слушать.
Танечка быстренько привела себя в порядок, неторопливо и со вкусом выпила кофе, хотя я все время в нетерпении задавал ей наводящие вопросы. Кто там был, как прошел девичник, навещал ли их Федор. Но она только улыбалась, сознательно разжигая мое любопытство. Наконец с кофе было покончено, Танечка удобно расположилась в кресле, поджав ноги и закутавшись в плед, так как у нас шел очередной аварийный ремонт парового отопления. И приступила к рассказу.
— Начнем с того, что мне жутко повезло с самого начала. Помнишь, я тебе рассказывала, что телефонная Матильда, преподававшая на наших секретарских курсах, взяла к себе двух наших девчонок? И каково же было мое удивление, когда я встретила этих девчонок на девичнике! Мы заорали, бросились друг друга целовать, а так как они были в своей черной униформе, а меня привезла сама штандартенфюрер Ирина, то я сразу же стала не просто своей, но своей закадычной! Я нарочно стала вспоминать самые смешные истории, которые только случались в нашей курсистской жизни, все хохотали и веселились, и разговор сразу же превратился в болтовню на девичьих посиделках. То есть без всякого внутреннего контроля и запретных тем. Я — молодец?
— Ты — молодец из всех молодцов, — искренне сказал я и поцеловал свою женушку.
— Подожди, то ли еще будет! — лукаво сказала она. — Я такого наслушалась, что одними поцелуями тебе не отделаться.
— Тогда рассказывай скорее.
— Хочешь сразу дорваться до моих козырных тузов? Не выйдет, сударь, я вас сегодня неплохо помучаю!
— Танечка, не вынимай из меня душу преждевременно.
— А я — курила, — вдруг неожиданно призналась она. — Знаешь, они там все дымят, ну и мне не хотелось выглядеть белой вороной. Так что не сердись.
— Прощаю, — сказал я. — Только, умоляю, не тяни. Все стало значительно серьезнее…
— Будет еще серьезнее, дорогой мой, — невесело вздохнула Танечка. — Будет еще серьезнее, когда я расскажу тебе, о чем наболтали девчонки под коньяк, запиваемый почему-то ликером. Они все окосели, уже не контролировали, что болтают, а хвастались своей осведомленностью. Ну, а я изо всех сил изображала полный отвал, но… Но признаться тебе, что я сделала перед тем, как идти на эти посиделки?
— Придется.
— Я заставила себя проглотить три сырых яйца и зажевала их кусочком хлеба с огромным куском масла. И по этому скользкому накату скатывался весь хмель.
— Ирина тоже напилась? — с некоторой настороженно-стью спросил я.
— Еще как! Рыдала, что не любит Федора, но ей велели изо всех сил изображать безумную влюбленность.
— Кто велел?
