— А душа и дана человеку, чтобы мучилась.
— К столу! — заорал Федор из комнаты.
Мы взяли приготовленные закуски и вышли из кухни.
Вахтанг провозглашал тосты, Андрей пил, но немного, а его приятель — пил и много говорил. Компания была муж-ской, и он не стеснялся в выражениях.
— Я ему ору: Андрюха, духи в скалах! Духи в скалах хоронятся, мать твою!.. Какое там, и уха не повернул! Первым с вертушки на камни спрыгнул, как только ноги не переломал. Но, по везухе, упал, и очередь над головой прошла…
Ну, и в таком стиле под три бутылки. Я понимал, что он гордится Андреем, но чувствовал, что сам Андрей внутренне страдает от этой очень уж громкой его гордости. Он был очень застенчивым и скромным пареньком в те времена.
— Завтра мы с Федором уедем, — сказал он, прощаясь.
— Куда уедешь? А родители?
— Так ведь… — Андрей замялся. — У него — тоже родители. Я обещал.
— А еще-то приедешь? Или прямо в Афган?
— Приеду, крестный. Слово.
Впервые назвал меня крестным, и я несколько смутился. А он с того вечера только так ко мне и обращался.
3
Они ушли довольно скоро («по бабам прошвырнемся», как объяснил мне Федор, но — шепотом, чтобы Андрей не слышал). Они ушли, а Вахтанг задержался. Помогал убирать со стола, потом мыл посуду и молчал. Хмуро как-то молчал.
— Выговорился на тостах? — спросил я.
— Нет, — он вздохнул. — Значит, сказал, что к родителям Федора завтра поедут?
— Не совсем так, но вроде — так.
— Не нравится мне это, — вздохнул Вахтанг.
— Почему не нравится? Обычное дело.
— Федор мне подробно свою детдомовскую биографию изложил, пока вы с Андреем прошлое вспоминали.
Я, признаться, несколько опешил:
— Он — из детдома?
— Кто-то что-то сочиняет, — вздохнул Вахтанг. — Только зачем — вот вопрос. Киму не говори. Парни мужчинами стали, у них — свои проблемы. Может, с девушками списались, дело житейское.
4
На другой день Андрей и Федор уехали. Вернулись через три дня и тут же с непонятной торопливостью улетели в Афган. Я поколебался, но все же спросил Кима:
— Что-то случилось?
— У мужчин могут быть дела, отцам неподотчетные.
А спустя две недели после их отъезда я получил повестку с просьбой посетить райвоенкомат.
— Что за проблемы вдруг, Григорьевич? — спросил я военкома. — Я же белобилетчик.
— Проблемы — в моем кабинете. Подожди там, к тебе зайдет товарищ. Из военной прокуратуры.
— Из прокуратуры?
— Дознаватель. Что-то уточнить хочет.
Не успел я перекурить, как вошел немолодой мужчина в гражданском. Молча показал удостоверение, сел напротив.
— Курите, это просто разговор, — сухо этак сказал. — Без протокола. Андрея Кима хорошо знаете?
— Достаточно. Что-нибудь случилось?
— Нет, ничего. И все же разговор этот должен остаться между нами. Очень прошу ни в коем случае не посвящать в него родных Андрея Кима. И вообще никого. Абсолютно.
— Андрей ранен?
— Повторяю: с ним все в порядке. Исполняет свой интернациональный долг с отвагой и честью. Вопрос касается его отпуска.
— Какой вопрос?
Я не совсем уж отчаянно отупел. Я изо всех сил играл отупевшего советского человека, который приучен бояться дознавателей из прокуратуры с пеленок.
— Он уезжал из совхоза «Прохладное»?
— «Полуденный».
