— А куда ты девал второй мешок?
— Доволок до канавы, — улыбнулся Вахтанг. — Вспорол и высыпал в воду. Концы в воду, я правильно сказал?
— Ты правильно сказал, генацвале.
Вахтанг довольно заулыбался, но вдруг грустно задумался и со вздохом спросил:
— Скажи, пожалуйста, зачем человеку столько ворованных сладостей? Ты сказал: для варенья?
— Я имел в виду самогон.
— Фу!.. — с великим отвращением сказал Вахтанг.
На другой день случился обыск, но ничего, естественно, не нашли. Сын шакала получил срок и отбыл, и все пошло по-прежнему, если не считать того, что в недалекой канаве расплодились огромные сизые мухи. Однако концы стоили того, чтобы их спрятать в воду.
2
Абзац? Да нет, пожалуй, скорее отступ.
Написал вот, что концы удобнее всего прятать в воду, и вспомнил о случайном знакомстве со спасителем Метелькина, а ныне начальнике нашей Сортировки, и попросил Кима пригласить его на очередной шашлык. Чем-то он заинтересовал меня. Очень может быть, что подчеркнуто деловым представлением.
С ним явился и Метелькин, опекавший своего спасителя. Ким не очень-то его жаловал за болтовню без всяких поводов, почему руководитель всей нашей глухоманской печати весьма застенчиво, что ли, решил вновь представить своего спасителя и друга, пояснив:
— Незабвенные студенческие времена…
Впрочем, друг опять представился сам:
— Маркелов.
И опять не понравилось мне такое представление, официальное, как сухарь, и хмурое, как тот же сухарь в солдат-ском варианте, выданный вместо обеда после пробега с полной выкладкой. А рукопожатие — понравилось. Крепкое, цепкое и какое-то… надежное, что ли. Будто он мне руку подал в момент, когда я над пропастью завис. Да, такая рука могла спасти, о чем без устали рассказывал Метелькин всем подряд в Глухомани.
— Я плавать-то не умею, а — девчонки на берегу. На комсомольском отдыхе дело случилось. Ну, нахлебался и пошел ко дну как утюг, правда, зато улыбку давил, как удавленник. А очнулся на берегу! На берегу, искусственное дыхание мне делают…
Вот тут, пожалуй, и абзацу место найдется.
Представляете, шашлычок с лучком, водочка в запотевшей бутылочке, и Метелькин наконец-таки замолчал. Один друг что-то об огородах опять завздыхал, второй дружбе народов нарадоваться вдосталь никак не может, Метелькин помалкивает, а третий, так сказать, свежеиспеченный знакомец, на вкус еще не распробованный, вдруг — поперек всех вздохов и радостей:
— Дружба народов — очередная советская бессмыслица. Просто пустой лозунг.
— Что значит: пустой, слушай?.. — вскипел горячий грузин. — Зачем так говоришь? Дружба — великая цель, дружба — мечта, понимаешь? Мечта народов — вот что такое наша дружба!
— Наша? Вот наша с тобой — полностью согласен. У костра да за бутылочкой с шашлыком. Только для всех не хватит ни шашлыка, ни бутылок.
— Зачем говоришь так, слушай? Дружба, это… Как бы сказать?.. Кирпичи будущего — дружба! Вот! Кирпичи будущего!
— Из кирпичей будущего чаще всего тюрьмы строят.
Что и говорить, странным нам поначалу показался новый знакомец. Вроде бы и верно говорил, но всегда — против шерсти. И скулами при этом очень уж хмуро ворочал. Вязко, угрюмо и тяжело. Я не выдержал, спросил негромко:
— Что колючий, как ерш? Язва скулит, что ли?
— Язва, — буркнул в ответ. — Неизлечимая. И лекарств от нее никаких нет. Разве что напиться до беспамятства.
— Сурово. Где подцепил?
— Мне подцепили.
— Да ты хоть у шашлыка не темни, Маркелов. Не хочешь — не говори, твое дело.
— Общее, — сказал. — Общее это наше дело, а отдуваться пришлось в одиночку.
Я очень тогда, помнится, разозлился:
— Все! Поговорили, и — точка. Извини, если что не так, как говорится.
Помолчал он, посопел. Потом спросил вдруг:
— У тебя место рождения имеется?
— Естественно, — говорю.
— Так вот, у меня нет его, места рождения. Это естественно или — как?
— То есть… — я малость оторопел. — То есть как так — нет? Ты же где-то родился?
