— Посмотри. Я кое с чем познакомился и понял, что, может быть, это и искали на даче после убийства Метелькина.
Я вытряхнул содержимое пакета на стол. Там были фотокопии каких-то документов, одна кассета магнитофонной записи, какие-то записки и фотографии. А Валера рассказывал, пока я раскладывал по порядку содержимое черного пакета.
— Он отца очень любил и очень его слушался. И Метелькин, видно, любил его. Сначала хотел сжечь все это, но мальчику очень нравились фотографии — он, кстати, фотографиями считает и фотокопии, — и тогда Метелькин ин-сценировал сожжение, сказав парнишке, чтобы хорошенько спрятал пакет и говорил бы всем, что его сожгли на костре. А я сказал, что тоже люблю фотографии, попросил дать мне переснять и обещал завтра вернуть. Нельзя больного парнишку обманывать, завтра поеду.
— Значит, сегодня смотреть будем, — сказал я, разложив фотографии. — Знакомые все лица. Только немного не в фокусе и, обрати внимание, никто не позирует. Даже Спартак Иванович, что на него непохоже.
— Да. Деловой разговор после легкого подпития. И Херсон Петрович — в обнимку со Спартаком.
— Это явно Метелькин снимал. Наверно, аппарат встроил в дипломат, с которым не расставался.
— И Зыков с ними. Собственной персоной, — сказал Валера. — А это кто?
— А это — прикормленный подполковник Сомов. Лицо смазано, а погоны видны. Видишь, две звездочки?
— Как же они ему снимать-то разрешали? — удивился Валера. — Неужели не знали, что у него аппарат вмонтирован?
— Может, не знали. Только он ведь от великого ума сам им об этом доложил по телефону.
— Ну, и что криминального в этих снимках? Это же — не разговоры.
— Есть и разговоры, — сказал я, доставая из вороха бумаг, которые мы еще не просмотрели, кассету. — Поставь, может, что и услышим.
Валера поставил кассету в магнитофон. Или скорость была не та, или звук плохо проникал в микрофон, но мы услышали только какие-то обрывки разговора. Смазанные, вырванные из контекста, но — любопытные:
— … Нет, Кима не трогать… — Голос похож на спартаков-ский. — Он и вправду огородник…
Явно голос Зыкова:
— Довести до полного краха и в меру подкармливать. Пусть свои огурчики нам поставляет…
— Андрей…
Кто это сказал?.. Густой бас, не поймешь.
— Андрей за Федором числится…
Опять — Спартак Иванович. Это — почти точно. Только что он имел в виду под словом «числится»?..
Валерка сразу насторожился:
— Числится, он сказал? Ну-ка, крестный, давай еще раз прокрутим.
Прокрутили и убедились, что сказано было именно так. «Числится».
— Плохое слово, — нахмурился Валерий. — Слушаем, что еще расслышим.
Расслышали:
— … друзья? Нет. Он — жадный. А друг должен быть добрым. Вот объект номер один…
— … тот за друга отдаст все. Помешан на дружбе…
— А это, крестный, похоже, о тебе разговор, — усмехнулся Валера.
Дальше шел сплошной треск и шум. Конечно, от него можно было бы избавиться, но на специальных аппаратах. С фильтром и частотным усилением.
Мы оставили прослушивание и вернулись к фотографиям. Там была одна с женскими лицами. Мы без труда узнали Тамару, но вторая — постарше — поставила нас в тупик.
— Мальчики, накрывайте на стол! — закричала из кухни Танечка.
— Загляни на минутку, — отозвался Валерий. — Тут поважнее вопрос.
— Что может быть важнее ужина? — с неудовольствием сказала Танечка, но пришла.
— Ты не знаешь эту даму? — спросил я, показав на соседку Тамары.
— Конечно, знаю, — сказала Танечка. — Это Матильда Афанасьевна. Она знакомила нас с телефонной связью на курсах и была то ли старшей по смене, то ли уже заместителем заведующего телефонного узла.
— Кто-нибудь из твоих приятельниц там работает?
— Да, она сама отобрала двух. Тихие такие девочки.
— Поболтай с ними при случае об этой Матильде. Почему-то эту фотографию Метелькин хранил в общем пакете.
— А ужинать когда будем?
