велел найти ему провожатого. Такого нашли среди неказистых построек и землянок на краю ближайшей сосновой рощи.
- Из поморян, - определил Дукович, услышав верещанье словленного хуторянина. - Помесь лисы с волком. Мы-то, велетабы, волки, ляхи - лисы, а поморяне - невесть кто. Грызуны, одним словом.
- Ты же по отцу ободрит, - с усмешкой заметил главный провокатор из гильдии студентов- насмешников, глядя с высоты своего борта на Олега.
Алесь время от времени затевал игру со Страшилой. Трогал то одну, то другую струну, играя на сокровенном для Олега инструменте: его душе. Как правило, Страшила раздражался и извергал хулу и злость направо и налево, как на неправедных, так и на невинных.
Дукович, с утра облачённый в броню, стоял среди витязей на боевой ладье, и его серьёзный вид показался Алесю Петровичу весьма нелепым. Услышав глас Алеся сверху, обратил к нему свой грозный и страшный лик.
- С чего ты взял? Его Величество Дука из русов. По отцу я - рус! Рюрик - чисто ободрит. По- нашему, он - русич, как любой ободрит или велетаб. Искал он признания у франков, и дух русича из него вышел! Франки и норманы ему голову замутили. Жена его, Ефанда, сказывают, гадюка и нерусь!
'Грызун', назвавший себя Собиславом, увидевши своими немолодыми и подслеповатыми глазами золотого козла на носу боевого корабля, смекнул, что попал в лапы недругов, с которыми, вероятно, не раз воевал, и заговорил на их наречии. Разом из его речи пропали шипящие звуки. Объявил, что он гость, до последней рубахи обобранный варгами. Услышав сочувственное к себе отношение, перешёл на мат.
'И что ж меня смущает?' - задал себе вопрос бывший солдат и студент, а с некоторых пор человек без рода-племени, слушая отборный мат, которым разразился гость Собислав, давно уж осевший на новом месте близ Ругодива, у устья Наровы, коварной реки с капризным норовом. Гость Собислав проживал ныне в Гостино, а сие название то в переводе на русский язык означало 'Купчино'.
Смутившись, бывший князь опустил взор и подумал, что слово 'уд' должно быть ныне вполне литературным, хотя в книге, что почитывал Страшила, он этого слова не увидел. Но книга-то как календарь и наставление была посвящена празднествам, и в ней не было бранных слов. Вполне читабельна, несмотря на отсутствие тех буквиц, что известные просветители ввели в словенскую письменность. А матерная речь и поклонение фаллосу - в основе любой цивилизации. Если многие языки - нечто производное от ушедших в небытие цивилизаций, то русская матерная речь, создание древнейших предков, живёт и процветает в первозданных словах и выражениях. Не потому ли великое множество людей среди как славянских, так и неславянских народов с превеликим удовольствием ругаются по-русски?!
Собислав, выразив свои думы о славных варягах-ререковичах, которые увели его красавицу- ладью и обрюхатили девок, дал согласие провести-показать велетабам обходной путь, но сразу предупредил, что тот волок годен лишь для речной ладьи.
Собислава подтолкнули, он перемахнул через борт боевого корабля, и 'Волынец' отошёл от причала незадачливого поморянина и устремился вверх по реке. С борта грозной 'Мары' Алесь любовался дружными взмахами вёсел гребцов 'Волынца'. Кожаный чехол скрывал пушку, установленную на носу боевого корабля. В хмурой дали над Наровой воздух оглашался криками перелётных птиц. Их стаи с борта 'Мары' казались подобными роям мошкары. При виде быстрого сокола птицы взлетали, рассеивались и вновь собирались в единую стаю. Охотничий сокол врезался в их гущу и бил птицу, одну за другой.
Проводив взглядом 'Волынец', Алесь озаботился текущими делами. Его ладья, названная именем Мары, Богини смерти, несла на борту, наряду с пушками, отлитыми по единому стандарту, единственное осадное орудие, которое также назвали Марой. Все стандартные пушки были испытаны в свейских шхерах с дистанции картечного выстрела. Для осадного орудия отлили ядра из меди. Единственный - опять-таки из-за желания сэкономить порох - громовой выстрел Мары, расколов гранитную скалу в шхерах, вызвал оглушительное 'ур-ра' на борту ладьи. Пушкари, обеспеченные запасом пирита, кресал и трута, заготовленным из волокон льна, кажется, начали боготворить Алеся. 'Да нехай! - думал главный артиллерист, обходя палубу. - Главное, чтоб технику безопасности блюли!' Ради безопасного хранения пороха пришлось пожертвовать комбинезоном. Его ткань, разрезанная на куски как упаковочный материал для ящиков с порохом, растягивалась не хуже резины и тянулась лучше, чем жвачка.
Ни на один день он не прерывал занятий, и его 'студенты' жадно усваивали, как они полагали, премудрость и опыт родичей, оказавшихся за морем-океаном. В подтверждение легенды пришлось поведать 'курсантам' ещё одну легенду об исходе их родичей в далёкую Индию, где процветает ведическая вера и где построено множество храмов и городов. Дукович, с интересом разглядывая карту, молвил, что сказ об исходе родичей в полунощные страны ему ведом, но нет ни единого сказа об исходе за море-окиян. Способен Дукович создать проблемы на ровном месте! Вынуждал-таки Алеся придумывать да сказывать байки! Так и с добычей золота было. Увлёк Дукович витязей перспективами, которые не грезились даже просвещённому литейщику-наставнику. Неделя проходила за неделей, а витязей невозможно было оторвать от золотой жилы. Встревоженно пересказал им Алесь свой 'вещий сон'. Три волхва привиделись ему. Спросили: 'Пошто сидите на медной горе? Рюрик чрез три лета помрёт, а чрез шесть лет пойдёт норман Хельги на полночь воевать Киев. Ныне новиков собирает от кривичей, от веси, от карел и иных народов. Стонут люди в селищах и городах'. Тогда-то Дукович криво усмехнулся и, вняв вещему сну, приказал закончить работы на горе, спустить ладьи на воду да заняться погрузкой.
Депрессия накатывала на Алеся волнами, и он, окунувшись в неё с головой, не мог перебороть её мрачной глубины. Так некогда он плавал в глубинах океана у Сейшел, но в то беззаботное время у него была спасающая его снаряга и, конечно, участие Настеньки...
'Нать тебе жену найти, - говорил Дукович ещё в Даларне, - Да нрав успокоить!' Эта фраза, нежданно всплывшая в памяти, настроила Алеся на размышления. 'Чем чёрт не шутит! Возможно, стоит открыть глаза пошире да поискать в этом мире суженую, если не богом, так чёртом! Эхма, печаль-тоска в ретивом сердце! Да нет, наваждение это!.. Чем, интересно, занят пресветлый волхв' - на этой мысли главный артиллерист очнулся и, ощутив первые дождевые капли и порыв свежего ветра с моря, громко выкрикнул:
- Ходить наверх, снимать парус!
С кормы 'Волынца' Дуковичу передали медный рупор, и он зычно крикнул:
- Эхей, соколики, ходить сюда!
Нет, конечно, он прорычал иное в рупор: не соколики, а ререги. Но в родном языке Алеся, который для него важнее, чем спасательный круг для утопающего, нет слова 'ререги'.
Два охотника верхом, собиравшие птицу, битую их соколом, направились к красной ладье и дружно рассмеялись, увидев золотого козла на носу.
- Козлы! Летать хотите как соколы? Так махайте вёслами, авось подниметесь над форсом?
Форсом охотники назвали водопад, до которого почти дошла ладья.
- Никак ты, Милослав, в Ругодиве сидишь? - спросил Дукович.
- Тебя, Страшила, трудно не признать. Коего воевал? У кого взял ладью-красавицу?
- Иду воевать. Рюрика и Хельгу Яровиту пожертвую.
Незнакомый Дуковичу витязь по-прежнему похохатывал, но слово Дуковича мигом смахнуло улыбку с лика Милослава, и тот предостерёг:
- Хвастлив ты не в меру. Весь в отца пошёл. У Хельги воинство на Ладоге и у Нового городища стоит. Тебя там зарежут для Перуна. Иль ты шутишь снова? Знаю, любишь забавы устраивать.
- Какие шутки? Какие забавы? Пошли гонца к Рюрику! Пусть скажет: Олег Дукович идёт на Вы! Ладогу и Новгород разобью. Всю Русь под себя возьму. Пойдёшь ли, Милослав, ко мне на службу? Ведь саксов вместе били!
- Не ведаешь ты, Страшила, о силе Хельги. Жаль мне тебя.
- Жалость мне не надобна. Так пошлёшь гонца к Рюрику?
- Э-эх, Страшила! Окажу тебе услугу, раз ты так желаешь своей погибели.
- Новгород возьму, дам знать. После Новгорода на хазар пойду.
Милослав не удержался от улыбки:
- Верно говорят: яблоко к яблоку падает. Что Дука, что ты, Олег, с одного дерева упали. Прощай,
