собственную судьбу, одарившую ее позором, который скоро невозможно будет скрыть.
Великая княгиня Ольга понесла при мертвом муже. Что делать? Что делать? ЧТО ДЕЛАТЬ?!
Она не знала. Обратиться к повитухе, подобно несчастным девчонкам, согрешившим до венца? Но это невозможно, это немыслимо. На кону судьба самого Великого Киевского княжения, власть над которым должна принадлежать ее сыну. Только ее Святославу! А незначительная зараза, осложнение, и никакой великий воевода — даже Свенельд, его отец! — не сможет остановить борьбу боярских кланов за власть. К кому-то из них примкнут одни славянские племена, к кому-то — иные, и начнется такая замятия, что сметет с лица земли самих русов со всеми их отлично вооруженными и обученными дружинами.
Значит, выхода нет. Но… он должен быть, этот выход. Должен, иначе все рухнет. Все рухнет…
Ну зачем, зачем она тогда обидела Свенельда, выйдя из палаты и оставив его одного? Он обрадовался, как обрадовался бы каждый мужчина, это же так просто… А он ей нужен. Он умен, он наверняка найдет выход. То, что женщине кажется безвыходным, решают полководцы, ибо они не умеют проигрывать. Свенельд не проиграл ни одной битвы…
И она отрядила доверенного гонца за Свенельдом. Только гонец вернулся ни с чем. Свенельд куда-то отправился с небольшой почетной стражей. Княгиня Ольга продолжала метаться по покоям, распугивая робкую челядь. Только верная Айри ходила за нею след в след, сжимая рукоять кривого печенежского ножа.
А потом как-то неожиданно, как-то вдруг великая княгиня успокоилась. Ходила плавно и неторопливо, не повышала голоса, не плакала тайком и улыбалась всем.
— Чудо?.. — шепталась дворня.
Не чудо то было, а природа. Осознание того, что в ней теплится жизнь, что она в положенное время станет матерью, совершив действительное чудо. Единственное из чудес человеческих. И она терпеливо ждала Свенельда.
И воевода приехал в самое время. Время принятия осознанных решений.
— Тебе нельзя рожать, моя королева.
— Советуешь не рожать?
— Посоветовал бы, но это невозможно. И ты знаешь, что это так.
— Почему же невозможно? — усмехнулась Ольга. — Так довольно часто поступают оплошавшие девчонки и множество неосторожных женщин.
— Ты не просто великая женщина. Ты — великая княгиня, королева русов, как тебя зовут на Западе. За тобою — тень твоего отца, который там, греясь у костров Вальхаллы, заботится о силе и процветании Киевского княжества.
— Торжественно, но не очень понятно. Рожать при мертвом муже? Что тогда станется с великим Киевским княжеством, мой воевода? У тебя не хватит сил, чтобы заткнуть глотки боярам и примучить все славянские племена.
— Родить должна безымянная женщина. Не великая дочь Вещего Олега и владычица Киева, а лишь тень ее.
— Я не понимаю тебя, Свенди, — вздохнула Ольга. — Ты начал говорить загадками, что не к лицу великому воеводе.
— Я говорю так потому, что стараюсь нащупать выход. Из головы не выходит мысль о том, как нам спасти наше великое Киевское княжение, моя королева.
Великая княгиня тяжело вздохнула и привычно заходила по покоям, оглаживая пальцами оберег на груди. Потом сказала, не оглянувшись:
— Не щади меня, Свенди. Это не к лицу ни мне, ни тем более тебе.
— Ты права, как всегда. На окраине Новгородской земли есть женский скит. Там скрываются христианки, их всего семеро. Ты спрячешься у них, и они примут твои роды.
— И взамен потребуют, чтобы я ввела на Руси христианство? И мы получим восстание…
— Мы ничего не получим, если ты возьмешь с них клятву молчания.
— Какую клятву? Я не знаю, как клянутся христиане.
— Спроси у греческого священника, которого ты дважды навещала.
— Не знаю, Свенди, не знаю, — озабоченно повторяла великая княгиня, продолжая ходить по покоям. — Оставить малолетнего сына, когда кругом враги, и ты каждое мгновение должен будешь скакать с дружиной им навстречу… И меня не будет в Киеве. И что скажут киевские бояре, когда я вдруг поеду в какое-то тайное христианское пристанище…
Свенельд улыбнулся:
— Ты поедешь не в скит. Ты поедешь обустраивать наши земли и даровать славянам права торговли и самостоятельного управления. А пока беременность незаметна, будешь править как обычно. Когда почувствуешь, что платья уже не могут скрыть тайну, объявишь, что отправляешься устраивать земли славянские.
— А что скажет охрана, когда я вдруг поеду к этим христианкам? Им придется вырвать языки, Свенди.
— Охрану оставишь в Новгороде. Тебя будут сопровождать мои люди. Ты знаешь Неслыха?
— Знаю. Берсень лично попросил взять этого Неслыха на службу.
— Это верный человек. Он и проводит тебя в христианский скит.
— Меня проводит Айри. Это мой верный человек.
— Айри чужеземка. Ее запомнят все, и наша тайна перестанет быть тайной.
— А ребенок? Останется в монастыре? Я должна знать, где он будет… Это ведь наше дитя, Свенди.
— Неслых передаст его в добрую семью, где ребенка примут, как родного, будь то мальчик или девочка. А ты правь, как правила, моя королева, только не позабудь узнать у священника, как клянутся христиане.
— Но я увижу его? Хоть раз…
— Узнай христианскую клятву, — сурово сказал Свенельд и вышел из покоев.
И всегда сдержанная, даже суровая дочь Олега тихо заплакала, поняв, что никогда в жизни не увидит ребенка, которого вынашивала под сердцем.
Свенельд стремительно шагал по длинным полутемным дворцовым переходам. Он был недоволен собой, но иного и быть не могло. Великая княгиня никогда не увидит свое дитя, потому что двух претендентов на власть не могла выдержать еще неокрепшая Киевская земля. И он ясно дал понять это Ольге. Да, он причинил ей боль, но лучше рубить сплеча, чем долго и мучительно резать живую плоть. И он навсегда, одним ударом оборвал пуповину собственного, еще не родившегося ребенка.
За поворотом неожиданно выдвинулась из коридорной тьмы мужская фигура, и Свенельд сразу остановился, привычно положив руку на рукоять меча.
— Кто?
— Не гневайся, великий воевода, что пресек путь твой, — ответил тихий голос. — Но мой отец не велел мне часто мелькать пред очами. Мое имя — Неслых.
— Идем к свету, Неслых, — сказал воевода. — Я должен увидеть твое лицо.
Они молча дошли до перекрещения переходов, где было достаточно света, и шедший впереди Неслых остановился на самом освещенном месте.
Перед Свенельдом стоял худощавый, среднего роста мужчина лет тридцати с покатыми плечами, в которых опытному глазу виделась недюжинная сила. Но лишь опытному. Человек ненаблюдательный отметил бы только общую унылость вида и странное выражение глаз. Казалось, они вообще не отражали солнечного света. Просто два темных провала с острыми колючками зрачков. И Свенельд понял, что друг одарил его мощной поддержкой: в прижитом им сыне жила незаметная, ни в чем вроде бы особо не выражавшаяся мощная воля.
— Ты — мой хозяин, — тихо сказал Неслых. — Так приказал мой отец. Повелевай.
«Не хотел бы я оказаться его врагом», — почему-то весело подумал воевода. И сказал:
— Пока — великокняжеская дума. Кто с кем кучкуется, кто дружит семьями, о чем шепчутся и о чем думают.
Неслых молча склонил голову.
