Игорь повинен в смерти ее приемного отца Олега Вещего. Счет велик, но тебе придется взять его на свою совесть.
— Я убью князя Игоря, — сквозь зубы выдавил Мстиша.
Свенельд усмехнулся:
— И тем отправишь его душу прямехонько к блаженным кострам Вальхаллы? И она, греясь возле них, будет смеяться над нами и всем родом нашим? Не спеши, клятва еще ждет тебя. А пока узнай, что отомстивший Рюрику воин твоего прадеда Трувора Белоголового, Ратимил, нашел способ лишить Рюрика жизни, не пролив ни единой капли крови конунга собственной рукой.
— Как?… Скажи, отец, как он это сделал?
— После клятвы. Мстиша встал:
— Я готов, отец.
— Когда-то конунг Рюрик взял с твоего деда страшную клятву, — сказал Свенельд, поднимаясь. — Твой дед исполнил ее слово в слово, но сын Рюрика отблагодарил его порубом. Поэтому я не люблю варяжских клятв. Ты — уже славянин, носишь славянское имя и знаешь, чем грозит славянину неисполнение клятвы.
— Знаю, отец. Но при мне нет меча.
— Ты поклянешься на моем мече.
Воевода молча положил на стол перед сыном меч в простых, обтянутых черной кожей ножнах. Мстиша знал — мечи в подобных ножнах не носили воеводы. Это был меч варяга.
— Это не твой меч, отец.
— Этим мечом Рюрик когда-то опоясал Сигурда, сына Трувора Белоголового.
— Моего деда? — насторожился Мстиша.
— Твоего деда и моего отца, — сурово ответил Свенельд. — Только сначала он взял с него клятву. Ты хочешь знать, в чем заключалась клятва?
— Я должен знать все о клятве моего деда, — очень серьезно сказал Мстиша.
— Ты прав, сын, — воевода вздохнул, внутренне, не разумом, а всем существом своим ощутив, что пришла минута, о которой он мечтал всю жизнь. — Сигурд дал страшную клятву викинга, что он и дети его будут защищать Рюрикова сына Игоря, не щадя собственной жизни.
— Зачем?… Зачем он дал эту клятву?… — с болью прошептал Мстиша.
— Ты плохо слушаешь своего отца, мой сын, — строго заметил Свенельд.
— Я?… Нет, я очень хорошо слушаю. Я могу повторить каждое слово.
— Ты плохо слушаешь не потому, что не слышишь, а потому, что не думаешь о том, что услышал.
Мстиша очень смутился, улыбнулся неуверенно:
— Не понимаю…
— Вижу, — недовольно сказал воевода. — Я — сын Сигурда, он, мой отец, дал Рюрику клятву и за меня, и я служу князю Игорю. Но ты — внук, ты в клятве не упомянут, твой дед не давал слова Рюрику, что ты умрешь за князя Игоря. Вот почему мы и назвали тебя Мстиславом-Мстишей, сын. Ты — наша надежда. Надежда, что мщение найдет убийцу твоего деда Сигур-да.
— Мщение найдет убийцу, — эхом повторил Мстислав.
Свенельд вынул из ножен меч и протянул сыну. Тот принял его двумя руками, почтительно поцеловал лезвие и бережно положил к ногам.
— Повторяй за мной. Громко и четко — каждое слово. Готова ли душа твоя?
— Я готов, отец.
— Я, Мстиша-Мстислав, сын Свенельда, клянусь ему и роду своему, что покараю смертью князя Игоря, сына Рюрика, за все то зло, которое он и его отец, князь Рюрик, принесли нашему роду. Если я погибну раньше его смерти, мою клятву исполнит мой сын или муж моей дочери, если небеса не даруют мне сына. При этом князь Игорь должен умереть той смертью, которую укажет мой отец. Клятва моя нерушима, и пусть меня и мой род покарают силы небесные, если я нарушу ее по своей воле. Клянусь.
Мстиша торжественно и медленно, слово в слово повторил речь отца. Потом опустился на колено, взял меч, выдвинул лезвие и столь же торжественно прикоснулся к нему губами.
— Я, твой отец и глава нашего рода Свенельд, принял твою клятву.
Мстиша вторично поцеловал холодное лезвие отцовского меча и обеими руками через стол вернул его Свенельду.
— Могу я спросить тебя, отец?
— Теперь — да.
— Как я должен покарать князя Игоря, чтобы душа его не смеялась над нами, греясь у костров Вальхал-лы?
— Ты должен…
Свенельд посмотрел в очень серьезные, широко распахнутые глаза сына, увидел на дне их проблески не исчезнувшего из души небывалого молодого счастья и вздохнул. Мстиша был сейчас не готов к тому, о чем отец должен был ему поведать. Не готов, душа его не могла принять отцовского сурового приказа, и воевода отвел свой взгляд. Что он мог сказать? Что его старший сын, гордость, надежда и опора семьи, должен разорвать князя Игоря, привязав его живым к вершинам двух склоненных берез?… И погасить, может быть, надолго, а может быть, и навсегда сияние буйного молодого счастья в его глазах?…
Свенельд вдруг понял, что напрасно затеял этот разговор. Что не должен, не имеет права сейчас, в этот предсвадебный полумедовый месяц, что выпал сыну как подарок богов, рассказывать ему кровавые подробности казни, к которой род их приговорил сына Рюрика. Самого грозного варяга Рюрика, чья жалкая тень скитается сейчас далеко от благословенных костров Вальхаллы.
И произнес, помолчав:
— В свое время тебе скажет об этом Горазд. И ты сделаешь так, как скажет Горазд.
— Я готов, отец.
— Или Ярыш, — подумав, добавил Свенельд.
— Или Ярыш, — послушно повторил сын.
— Ступай.
Мстиша встал, низко поклонился отцу, пошел к выходу.
— Живым!… — вдруг резко выкрикнул воевода. — Князь Игорь знает, какую смерть принял его отец, а потому должен успеть восчувствовать ее живым. Живым, Мстиша!…
Княгиня Ольга жила таинственной, невероятно, сказочно счастливой жизнью, даже во сне ощущая в себе растущую и крепнувшую с каждым мгновением жизнь другого существа. Она думала только о нем каждый час и каждую минуту, ни разу не вспомнив о законном муже князе Игоре. Ей было совершенно все равно, где он, что с ним, жив ли… Сейчас муж был ей более чем безразличен. Мало того, он вызывал отвращение, и она инстинктивно гнала все мысли о нем, чтобы не огорчать растущее в ней существо. Это было чудо, и в этом чуде лишь изредка, искоркой мелькал Свенельд, потому что сейчас, в сладкие мгновения утробной жизни ее будущий ребенок в нем не нуждался.
Он нуждался только в ней, в своей матери. И именно это было самым великим счастьем, которое когда- либо испытывала княгиня Ольга.
Поначалу, когда ребенок скорее чувствовался, нежели ощущался ею, княгиня часто и всегда с благодарностью вспоминала испуганного священника, пояснившего ей, как понимает его Учение чудо непорочного зачатия. А как-то, выбрав подходящий повод для челяди, и навестила ту бедную христианскую обитель. Скакали молодые всадники в белых, расшитых золотом рубахах, и она молодо скакала с ними, понимая, что скачет едва ли не в последний раз. И так же пугались немногочисленные прихожане, так же маленький служка звал священника, и точно так же появился священник, изо всех сил скрывавший охватившую его тревогу. Не за себя. За обитель. И великая княгиня богато и достойно наградила тогда и его, и его обитель.
И осталась совершенно безразличной, когда ей доложили, что пропала старая кормилица. Да, умом Ольга понимала, что исчезновение наиболее близкого ей человека совсем не случайно, но то — умом, а он сейчас, в этот период ее жизни, существовал как бы отдельно от ее собственного существа, переполненного чувствами и ежесекундными ощущениями. И даже известие, что ее супруг возвратился из похода с победой,
