— Но государство не может существовать без элиты.
— Может, — буркнул Платон Несторович. — Очень даже комфортно может существовать. Государству нужна безраздельная власть, а отнюдь не уровень культуры, определяемой элитой общества. И оно создаст свою элиту, отвечающую удобному для него уровню культуры. Хотите — Средневековому абсолютизму, хотите абсолютизму просвещенному, хотите — пещерному. На свете не существовало и не может существовать государство, целью которого была бы забота о населении, а не об удобствах и процветании самой этой власти. Любая власть самодостаточна, а потому существует только ради самой себя и во имя самой себя. Это аксиома. Любая власть, кроме наследственной, потому что наследственная власть существует ради собственных детей, внуков, правнуков и пра-пра — пра. Я что-то не припомню альтруистов во главе государства.
Помолчали. Потом Анечка робко спросила:
— А как же Александр Федорович?
— Керенский?
— Да. Его же буквально носят на руках. Я сама видела фотокарточку в журнале.
— А кто носит, разглядела? Засидевшиеся в девах гимназистки да истеричные дамы полусвета. Керенский — интеллигентный, милый, добрый человек, которого гнетет свалившаяся на его плечи забота о будущем России. И он при первой же возможности сбросит с плеч эту историческую суму неподъемную. И это будет следующим звеном цепочки отрицания отрицания, только и всего. Революция запустила конвейер беспрерывного отрицания сущего, что неминуемо приведет к возникновению личности, в которой сконденсируются все отрицания. Это будет сам Отрицатель Отрицания, для которого не может быть и не будет ничего постоянного, ничего святого!
— Папа, сознайся, что ты нас пугаешь.
— Предупреждение об опасности всегда вселяет страх. А это вполне естественно, потому что законы диалектики неотвратимы и, следовательно, беспощадны.
— С законами диалектики бороться бессмысленно, — сказал Александр. — Но у всяких законов есть следствия их проявления. И вот со следствиями бороться не только можно, но и необходимо. Особенно, если зло начинают творить люди во имя собственных корыстных интересов. И мы, фронтовики, будем бороться. Будем!.. Во имя спасения Отечества своего — до плахи, виселицы или расстрела. А чтобы этого не случилось, мы вздыбим всю Россию.
— Так уж и всю, — насмешливо прищурился Платон Несторович. — Россия велика безгранично, потому что она внутри каждого из нас. Покинуть Россию невозможно, потому что каждый покинувший увозит ее с собой. Непременно всю, от края и до края.
— Мы создадим офицерские армии, мы призовем казаков, мы объясним народу, что такое отрицание отрицания, — с непривычной горячностью сказал штабс-капитан Вересковский. — Это — гибель всего и вся, семьи и личности, потому что это гибель России…
— Попытаетесь остановить диалектику? Но диалектика — не поезд, на подножку которого умудрилась вскочить Матушка Россия. Она не остановима. Отрицание отрицания — непреложный закон бытия. Непреложный!..
И могучий, как трехсотлетний дуб, патологоанатом вдруг тяжело вздохнул и горько покачал седой косматой головой.
6.
Настенька подхватила простуду с высокой температурой и заложенными бронхами. Трудно дышала, бредила по ночам, и родные, использовав все домашние средства, послали в город за врачом Трутневым Петром Павловичем. Они познакомились с ним недавно, но доктор был немолод, что вселяло надежду в Ольгу Константиновну, поскольку молодым врачам она решительно не доверяла. Кроме того, в Трутневе было еще одно качество, которое Ольга Константиновна подсознательно ставила выше его профессиональных достоинств. Он сохранял святую верность жене, погибшей в молодости во время родов, и душа генеральши трепетала пред таким постоянством.
На этот раз, однако, доктор приехал не один. Его сопровождал очень серьезный молодой человек лет девятнадцати, еще не раздавшийся в плечах, а потому и выглядевший несуразно длинным. Просто — длинным, и все. И эта особенность затмевала все иные черты. Ольга Константиновна даже не могла вспомнить, какого цвета у него глаза.
— Мой новый фельдшер, — представил Петр Павлович. — Беженец из Трансильвании и редкий знаток лекарственных трав. Имя сложное, зовите просто Игнатием, как Лойолу.
— Очень приятно познакомиться, — сказала генеральша, потрясенная длиной, в которой все исчезало.
— С вашего позволения мы осмотрим больную.
— Но… — Ольга Константиновна неожиданно смутилась. — Она — девица, а молодой человек…
— А молодой человек представитель нашего сословия. А у нас нет ни девиц, ни юношей, ни прочих измерений, а есть только больные и здоровые. Куда прикажете проследовать?
Проследовали в спальню Настеньки под конвоем мамы. Настенька застеснялась, натянула одеяло на голову, но доктор стащил одеяло, сердито сказав:
— Врачи не смотрят, а лечат, девочка.
Молча, очень внимательно осмотрели больную, прослушали и простукали. Затем Трутнев спросил:
— Ваше мнение, коллега?
— Сильный бронхит, осложненный ангиной. Однако бронхит поверхностный, и воспаления легких я не ожидаю.
— Как намереваетесь приступить к лечению?
— Сначала приведу температуру к норме.
— Действуйте. Ольга Константиновна, Игнатий останется здесь, а меня извините. Больных полгорода.
— Но как же так, Петр Павлович? — растерялась Ольга Константиновна. — Какой-то фельдшер… А она — девочка…
— А так, что все аптеки просроченными лекарствами завалены, дорогая госпожа Вересковская. Безвластие, никакого контроля нет, и лечить сейчас можно только по старинке. Травками, знаете ли, травками, медом да малиной. А лучше Игнатия травника в городе нет. Его бабка воспитывала, самая известная знахарка тамошняя.
И уехал. А длинный Игнатий остался и продолжал ежедневно лечить Настеньку. Ставил ей банки и припарки, делал растирания, а Ольга Константиновна потеряла покой окончательно. Днем она неусыпно следила за каждым шагом диковатого внука трансильванской знахарки, а по ночам вместо здорового сна прислушивалась, не крадутся ли эти шаги в спальню любимой дочери.
Но шагов не было, и она почти успокоилась. Настолько почти, что позволила себе подремать перед рассветом, а проснулась вдруг… от шагов. И крались те шаги, осторожно крались!..
Накинула пеньюар, сунула ноги в домашние туфли, выскочила. А длинный трансильванец сапоги в передней натягивает.
— Куда это вы?
— Нужные мне травы по росе собирают. А больную пора на питье переводить, мокроты много.
И вышел, аккуратно, без шума притворив за собою двери в сад. И Ольга Константиновна почему-то окончательно успокоилась.
Вернулся он через час. В доме уже прислуга готовила завтрак, горничные осторожно начинали прибирать нежилые помещения. Игнатий прошел к себе, позвал экономку:
— Мне нужен фарфоровый чайник и три фарфоровых миски.
— Это уж как хозяйка скажет, господин хороший.
— Ну так спросите у нее.
— Не вставали еще.
— Придется встать, когда вопрос касается здоровья ее дочери.
— Батюшки!..
Всплеснула полными руками, бросилась к Ольге Константиновне. Пока бегала, фельдшер развернул пакет, полный трав, цветов и кореньев, и стал неторопливо раскладывать содержимое по кучкам.
