чтобы выбыть из строя в самом начале войны. «Я сказал, — он грозит кулаком, — должен с фрицами рассчитаться за все мои раны, за все передряги!»
— И вас послушали?
— Не могли не послушать. — Он подмигивает. — Я ведь ни в огне не горю, ни в воде не тону…
И чтобы его слова не приняли за бахвальство, поясняет:
— Вот мои приключения только за первый год войны. — Он кладет на стол большую красивую совсем не старческую руку и начинает загибать пальцы. — Окружений — три, ранений — три легких и одно тяжелое, побегов — два: один — удачный — от немецкой стражи и еще один — неудачный — из нашего тылового госпиталя. Три раза тонул, раз пять меня зачисляли в списки пропавших без вести, однажды даже успели домой повестку послать, ан нет, оказался жив курилка! — Он смеется.
— И как же вы справлялись?..
Ильин, видя, что я замялся, подхватывает:
— Как я комиссарил на одной ноге? — Он смеется. — Так же, как и на двух. Мало того, решил попробовать свои силы в качестве командира. Пришлось опять добиваться. Добился. Послали меня на высшие командные курсы. Закончил их и получил полк. Потом бригаду. Потом дивизию… Дошел, можно сказать, на своей деревяшке до самого фашистского логова.
Глаза его задорно блестят.
— В сорок третьем, когда мне дали генерала, немцы каким-то образом дознались про мой протез и объявили через репродукторы бойцам нашего переднего края, что дела, мол, у вас «швах», если над вами одноногих генералов ставят. А бойцы — те по-своему эту весть переиначили. «Швах» то у вас, — сказали, — если наши одноногие ваших двуногих бьют!»
Я смотрю на генерала. Куда делась его недавняя болезненная усталость? Он говорит живо, шутит, лицо разрумянилось.
Но теперь я вспоминаю о его недуге и поднимаюсь, чтобы уйти.
— Надеюсь, что мы еще встретимся?
— Почему — «надеюсь»? — Рукопожатие у генерала неожиданно крепкое. — Обязательно встретимся!
Он загадочно поднимает палец.
— У нас есть о чем поговорить!
Наша следующая встреча произошла года через два, зимой.
— Хочу показать вам кое-что, — сказал Петр Сысоевич и достал с полки, видимо, заранее приготовленную
толстую стопку листков с машинописным текстом. — Вот рукопись, — с гордостью сказал он. — Решил написать, так сказать, книгу жизни. Здесь будет вся война, какой я ее видел, — от старой границы до Одера и Эльбы. Путь в три тысячи километров!
Он хочет показать мне рукопись. Но прикинув, что времени до отхода моего поезда осталось мало, машет рукой и берет из рукописи несколько листочков.
— Ладно, всю прочтете как-нибудь в другой раз. А вот это может вам пригодиться.
Беру страницы, читаю: «К перемышльцам я попал, когда они уже были на марше. Сам попросился к ним. Наслышался об их лихости, вот и добился назначения в корпус генерала Снегова».
— Дальше, — подсказывает Ильин, — обратите внимание на одну смешную деталь, как я чуть не опростоволосился! И о Снегове заодно узнаете.
«Помню, было начало июля. Жаркий полдень. Зеленое, в садочках украинское село, а в небе белые облачка разрывов-немцы лупят шрапнелью. Наши отвечают. Где-то за селом идет бой.
Машина останавливается возле хатки. Выскакиваю. У дверей стоит часовой. Показываю удостоверение, вхожу. В горнице вокруг стола над картой склонились командиры, спорят, шумят. Самый старший — генерал, сидит спокойно, постукивает по столу карандашиком, иногда что-то помечает на карте. На меня никакого внимания, так, взглянул мельком. Я присел на лавку, жду, прислушиваюсь. Сначала решил, что генерал — начальник штаба. Потом слышу кто-то назвал его комкором. Тогда я вскакиваю и докладываю: «Товарищ командир корпуса! Полковой комиссар Ильин прибыл в ваше распоряжение!» Снегов слегка улыбнулся, поднялся, подал руку: «Очень рад, что вы к нам прибыли».
Спрашиваю генерала, тоже больше в шутку:
— И комкор на вас не обиделся, что вы поначалу «понизили» его в должности?
Ильин задумчиво смотрит перед собой.
— Что вы! Это был человек большого ума… А мелочное самолюбие удел мелких людей.
— Вы подружились?
— Как вам сказать, скорее, понимали друг друга, мы ведь с ним по характеру разные: он — само спокойствие,
выдержка, а я, видите ли, завожусь, как говорят шоферы, с полоборота.
Снегов мне понравился именно теми качествами, которых не было у меня. И я ему, вероятно, тоже. Так сказать, сработал закон диалектики о единстве противоположностей.
— Долго вы были вместе?
— До того дня, когда меня ранило.
— Да… тогда вы, наверное, не знаете.
Петр Сысоевич вопросительно смотрит на меня.
— Где вас ранило?
— В селе Подвысокое, у реки Синюхи.
— Там у вас была какая-нибудь связь с Москвой… или с Киевом?
— Вот уж не помню. — Генерал морщит лоб. — Помню, имелся у нас такой домик на колесах — «онегинская кибитка» мы его звали, — это была наша главная радиостанция. Но она утонула в этой проклятой Синюхе… А что?
Протягиваю генералу небольшую вырезку с заметкой из газеты «Красная звезда». Там написано: «Героическая оборона штаба. Действующая армия (потелеграфу от спец. корр.). Штаб соединения, которым командует тов. Снегов, находился в селе X. Неожиданно сюда подошли вражеская колонна в 25 танков и около батальона пехоты. Фашисты сломя голову ринулись к селу. Немецкое командование поставило задачу: во что бы то ни стало захватить штаб соединения, уже не раз наносившего сокрушительные удары по немцам. И неприятель лез сейчас из кожи вон, чтобы добиться этой цели.
Но фашистские изверги жестоко просчитались. Тов. Снегов подготовил врагу крепкий отпор. Он бросил в бой комендантский взвод и всех штабных работников, направил часть сил на борьбу с танками. Пользуясь бутылками с горючей смесью и гранатами, бойцы и командиры подорвали и зажгли 9 машин. Остальные поспешили ретироваться. Тем временем другая группа штабных работников вела ожесточенный уличный бой с пехотой врага.
После полуторачасовой схватки немцы отступили. Задуманное ими окружение штаба сорвалось. Штаб тов. Снегова остался в селе и продолжал бесперебойно управлять частями».
— Ну и что? — спрашивает Петр Сысоевич, снимая очки и протирая платком запотевшие стекла. — Корреспонденции о нас было много.
— Да, но эта последняя! Больше уже не писали…
— А что это за село «X», где произошел бой?
Генерал открывает атлас.
— Где это было? — с досадой бормочет он. — Вот она, военная тайна, — село «Эс», река «бе»… Теперь, ищи свищи…
Вижу, что он снова загорелся. И вдруг спохватываюсь: да ведь надо же, наверное, ехать?
Часы показывают четверть двенадцатого. И через пять минут мы уже мчимся по ночному городу.
Я забираюсь в вагон и облегченно вздыхаю.
Поезд медленно трогается.
— Эту шараду мы решим… насчет села, — кричит, идя по перрону, Ильин и машет рукой. — До встречи! У нас еще много…
Его слова заглушает стук колес.
