партизанам.
…Затем мы с трудом нашли каморку этого человека. Он спал. Извинившись, что разбудили его, хотели уйти, но старик, чуть ли не силой удержал нас. Еще крепкий для своих лет, только почти совсем беззубый («зубы в гестапо потерял», — говорил он), хозяин рассказал, как целый месяц тайно содержал у себя своих «постояльцев», укрывая их от жандармов и полиции. «Кормились втроем одним моим пайком», — говорит он. Приходилось прирабатывать какими-нибудь мелкими поделками. Он мастерил деревянные игрушки, плел коробки из соломы и сбывал их немецким солдатам. Иногда в обмен на свои изделия ему удавалось раздобыть какой-нибудь деликатес — кусочек колбасы, бутылочку пива. Он нес их своим «квартирантам». И улыбался в душе: знали бы немцы, кого они подкармливают!
Осенью он тайными тропами провел русских на хутор, где свел их с партизанами из «батальонов хлопских». На прощанье расцеловались. А как звали его «крестников»? Старик долго чешет затылок, припоминая. Один по-польски звался Грегор, что значит Егор, Георгий или, может быть, Игорь. «А другой… мабуть, Иван?» Больше он их не видел и об их судьбе ничего не знает.
«Вы убедились?» — торжествующе спрашивает мой гид. Утвердительно киваю. И все же, наверно, нет полной уверенности в моем кивке. Тогда учитель обещает отвести меня к самой высокой инстанции-к местным историкам-краеведам. «Лучше их вам уже никто не скажет!»
…Историков в Перемышле двое — тех, кто многие годы занимается сорок первым годом и совместными действиями советских воинов и поляков. Один — Ян Рожанский, высокий, стройный, с бледноватым лицом и рыжеватыми усиками. Другой — Рышард Далецкий, моложавый, подвижный, темноволосый.
Кажется, они соревнуются друг с другом. Однако на мой вопрос оба отвечают, в сущности, одинаково. Ими собраны различные документы, подтверждающие боевые действия советских бойцов в оккупированном немцами Засанье во второй половине дня двадцать третьего июня.
Вспоминаю рассказ Патарыкина. «Мы хотели форсировать Сан», — сказал бывший командир роты. А что скрыто за туманной фразой генерала Снегова: «Могли бы и дальше?..»
Давняя эта история, давняя…
«Сказывают, в те времена замыслил Тохтамыш идти на Московию… Ночью примчался запыленный гонец с недоброй вестью и в ту же ночь ускакал на свежих конях к Москве, дабы оповестить князей. А другой всадник покинул крепость, чтобы забить тревогу по чувашским городам и селам.
Большую силу собрал Чавдар. Мужчины взяли оружие, в такое время — всяк воин. А место воина — под знаменем эмбю.
Чавдар, отважный полководец, не стал ждать, когда враг нагрянет, двинулся навстречу непрошенным гостям. В крепости остались только малые дети, женщины да старики».
…Сказка осталась недосказанной. Где-то неподалеку, у реки грохнул выстрел, и Настя чутким женским сердцем угадала недоброе, бросилась к двери, распахнула ее. Навстречу из темноты коридора выбежал посыльный:
— Тревога! Где товарищ лейтенант?
Она не успела спросить, в чем дело. Лейтенант, пять минут назад заснувший под тихий шепот жены, рассказывавшей сказку маленькой дочурке, вскочил, как подброшенный пружиной. Правда, он уже просыпался один раз: томила жара, накопленная стенами за день — самый долгий в году. И было как-то тяжело на душе, как перед бедой. Хотел поделиться со своей Настенькой, да передумал: она кормит ребенка, надо ее беречь. И Яков ласково посмотрел на ребенка, на жену, послушал ее шепот и снова задремал…
А сейчас он бежал на блокпост, позабыв про предчувствия. Началась служба! Боец по дороге рассказал, что из соседней Синявы позвонили: там немцы напали на погранпосты, идет бой. Лейтенант Николаев подумал: опять провокация, но что-то уж больно наглая…
Его подчиненные, свободные от наряда, толпились во дворе. «Смирно!» — крикнул дежурный, увидев лейтенанта. Тот махнул рукой: «Вольно!», бросился к телефону. «Синява, Синява!» Он сам хотел узнать, что там, может быть, черт не так уж страшен? Но Синява не отвечала.
Плохо! Сердце словно сжали в кулаке. И снова он не сказал никому о своих предчувствиях. Смотрел в бинокль за реку — пока там было пустынно и тихо. Решил: «Надо ждать, скоро все прояснится». Подал команду приготовиться к обороне. Бойцы занимали окопы, подносили ящики с пулеметными дисками и гранатами…
— Летят! Летят! — крикнул кто-то из бойцов.
В небе с запада приближалась армада. Грозно урчали тяжелые бомбардировщики, тонким металлическим гудением моторов буравили воздух охраняющие их истребители. И было такое ощущение, будто желтобрюхий удав пронесся над головами. Пронесся и скрылся в дали.
Яков понял: началась война. Сразу все стало ясно. «Будем воевать!» — сказал он себе и посмотрел на своих бойцов. Увидел: они тоже все поняли и тоже готовы. «Вот и хорошо!»
Теперь он уже ничего не почувствовал, когда увидел на той стороне большую группу немцев, вышедшую из леса. Просто спрыгнул в окоп и приказал стрелять, если враг перейдет границу. Именно «враг», а не «сосед», как было до сих пор, и не «нарушит», а «перейдет».
И тут вспомнил о жене и дочурке. Надо их предупредить. Нет, он сделает это сам.
«Кто знает, увидимся ли мы еще когда-нибудь?»
Он домчался до дома, сказал Настеньке, чтобы она с ребенком немедля уехала в тыл — подводы уже ждут, быстро поцеловал ее и убежал назад.
Ему очень хотелось сказать жене еще несколько слов, но он торопился. Враг уже перешел границу, начался бой.
«Шли чуваши на супостата стройными рядами, сохраняя боевой клин — острием вперед. Гарцевал на белом коне сам Чавдар. А вокруг него — ближайшие друзья и помощники, славные батыры. На флангах пылила легкая конница, защищая отряд от внезапного нападения.
На этих лугах, кивнул Ендимер, и сошлись два войска — Чавдара и Тохтамыша. Страшная была битва. От топота копыт дрожала земля, звон мечей летел за леса и горы, кровь убитых уже не принимала земля…»
Зачем продолжать сказку, когда этот бой был первым и последним? И один Ендимер, и другой, и третий — все говорили, что ее Чавдара искать бесполезно. В листочке с печатью ясно сказано, что «лейтенант погранвойск Николаев Яков Николаевич пропал без вести». Но как понимать это слово — «пропал»? Анастасия Константиновна в русском языке была тогда не сильна. Заглянула в словарь, прочитала, что глагол «пропасть» имеет два значения: «исчезнуть куда-то» и «погибнуть». Она выбрала для себя первое. Хотя знала, что фашисты пограничника не пощадили бы, даже если бы он поднял руки. Но разве ее Яков, ее «Чавдар» мог поднять руки?
А годы шли. Выросла Эмма, пошла в школу, с успехом переходила из класса в класс. Лицом она выдалась в отца: черными стрелками брови, темные глаза, быстрый, но пристальный взгляд. Все схватывает на лету. На здоровье тоже нельзя пожаловаться. Даже и не поверишь, что несла ее крошечную сквозь огонь пожарищ, прячась от немцев в лесах и заброшенных хуторах… И под проливные дожди попадала, и реки переплывала — с этим родным комочком на руках. Сохранила дочь — память о Якове и свою единственную радость.
О себе было меньше забот. Много ли ей надо, сельской учительнице, простой женщине, сызмальства привыкшей к труду? Родители-бедняки ее учили когда-то: жизнь дает человеку то, что он заслуживает. Вот Анастасия и выросла неприхотливой и независтливой. И то счастье — есть хорошая дочь, есть работа по специальности, дети ее любят, родители уважают, кров над головой есть, без хлеба она и Эмма не сидят… Якова нет! Она знала, видела, что в каждой второй семье мужчина не вернулся с войны. Для каждой женщины ее «батыр» был самый сильный и красивый. Но ее Яков был особенный.
Она любила ходить на речку. Там, на берегу, у нее было свое заветное место. Большая ива причудливо изогнулась, свесив ветви к воде. Как девушка, моющая волосы…
Анастасия снимала туфли, проходила по стволу и садилась среди ветвей. Ее окружала блестящая пахучая листва, внизу на воде мерцали и переливались солнечные блики. Все уходило куда-то — и заботы, и
