не здесь ли русские наносят главный удар. Уж коли играть, так по-крупному, не так ли, капитан?
В это время главнокомандующий обсуждал с генералами Карповым и Левицким детали предстоящего броска через Балканы. Левицкий, в последнее время заметно потеснивший старого Непокойчицкого, сыпал цифрами о расстояниях, глубине снежного покрова, скорости передвижения и тому подобном. Он весь был сосредоточен на каких-то второстепенных деталях, но цифры нравились его высочеству; Карцов пропускал их мимо ушей, справедливо полагая, что сочинены они в кабинетах.
— Ваше высочество, это прекрасный и дерзкий план, но я прошу учесть, что сроки его исполнения зависят не от штабных расчетов, а от природы, с коей бороться труднее, чем с противником.
— Если успеешь и перейдешь — честь и слава, — сказал Николай Николаевич, тыча пальцем в грудь генерала при каждом слове. — Если нет — демонстрируй, но молодецки, усердно демонстрируй. Природа? Знаю. Знаю, что пройти невозможно, но ты пройдешь. С богом, генерал, дай я тебя расцелую.
Сосновский и Олексин расстались совсем не столь торжественно. Оба почувствовали взаимную антипатию, и если Гавриил определил начальника штаба как жуира, то Илья Никитич про себя обозвал капитана ипохондриком и пожалел, что замену искать уже поздно.
Георгий Пулевский заехал за Гавриилом ранним утром.
— Я очень рад познакомиться с вами, господин капитан, — сказал он, крепко пожимая руку. — Видел вас под Старой Загорой, но кажется, здесь нам предстоит что-то потруднее. Знаете, как у нас зовется Траянский перевал? Магаре смърт — ослиная погибель.
Пара лошадей легко несла сани по накатанной дороге. Слегка морозило, воздух был чист и прозрачен, и Гавриил с наслаждением вдыхал его сейчас. По пути остановились в небольшом селении, покормили коней, поели сами и тут же тронулись дальше. Уже в сумерках показался полусожженный турками Траян, но Пулевский, не доезжая, свернул налево.
— Разве мы не в Траян? — спросил Олексин.
— Мы — к отцу Макарию в Траянский монастырь Успенья.
— Мне нужно поскорее попасть к Цеко Петкову, бай Георгий.
— Воевода Цеко — старый друг отца Макария, — Пулевский был очень польщен, что Олексин употребил болгарскую вежливую форму обращения к старшему по возрасту. — У него в монастыре находили убежище не только мы с Цеко — я ведь тоже гайдук, капитан, — но и сам Василь Левский.
К монастырю подъехали в темноте. Тяжелые ворота распахнулись, сани миновали первый двор и остановились во втором.
— Приехали, капитан, — сказал бай Георгий.
Олексин не успел вылезти из саней, как кто-то высокий ловко подхватил его под руку.
— Я замерз в сосульку, ожидая вас, командир!
— Митко?
— Он самый, командир. Кажется, сегодня есть повод выпить доброй траянской ракии, бай Георгий? Нечасто у нас такие гости.
На длинную террасу второго этажа выходили двери келий. Митко распахнул одну из них.
— Прошу, командир.
Пригнувшись, Олексин шагнул через порог. В небольшой келье за накрытым столом сидели трое мужчин. Двоих Гавриил узнал сразу, но с порога низко поклонился тому, кто сидел в центре, — почтенному старцу с иконописным строгим и благородным лицом, в простой черной рясе с серебряным крестом на груди. Он сразу понял, что это и есть архимандрит отец Макарий; справа от него сидел Цеко Петков в богато расшитом костюме, улыбавшийся в густые усы, а молодой гайдук шагнул из-за стола навстречу.
— Рад видеть вас живым, Олексин.
— Здравствуйте, Стойчо.
Друзья обнялись, и Меченый подвел капитана к отцу Макарию:
— Позвольте представить вам, святой отец, моего друга капитана Олексина.
— Я много слышал о вас, капитан, — сказал игумен. — Слава опережает тех, кто обнажает меч за правое дело.
Пришел Пулевский. Отец Макарий благословил трапезу; все молча приступили к ужину, только Митко изредка подмигивал Гавриилу совсем так, как когда-то подмигивал в кафане. Наконец с ужином было покончено, воевода поднял последнюю чашу, отпил глоток, привычным жестом расправил усы.
— Если позволишь, отец Макарий, я начну разговор.
— Возблагодарим господа и перейдем к делам.
— Завтра ты увидишь, капитан, голую вершину Траян. Турки называют ее Курт Хиссар — Волчья крепость: там — их укрепления. Здравко давно присматривается к ним, наши разведчики облазали все вокруг. Мы ждем разведку, но Кирчо что-то запаздывает. Наверно, будет к утру, — Петков посмотрел на Меченого, но Стойчо лишь неопределенно пожал плечами. — Сколько турок сидит в крепости, сколько — в резервах, нам пока неизвестно.
— Можно ли обойти укрепления?
— Мы ищем пути.
— Большие морозы, большие снега, — сказал отец Макарий. — Старые тропы занесло, Траяны стали непроходимы, но мы проведем генерала Карцова.
— Генерал приказал готовить дорогу для полевых пушек, — уточнил бай Георгий.
— Это правильно, — согласился Петков. — В горах враг прячется за камень, нужна мощная артиллерия.
— Очень важно поскорее узнать, сколько турок обороняют перевал и где их резервы, — напомнил Олексин.
— Кирчо должен был доставить разведку, — Цеко Петков еще раз озабоченно глянул на Меченого. — Если не придет к утру, ты, Стойчо, пойдешь навстречу. Заодно проводишь капитана к Здравко, он давно уже ждет его.
— Здравко, — повторил капитан, пытаясь припомнить, — С нами в Сербии его не было.
Смешливый Митко неожиданно громко фыркнул и тут же смущенно забормотал:
— Простите, святой отец, не удержался. Это смешно: Здравко его ждет не дождется, а он говорит, что его в Сербии не было.
Меченый сдержанно улыбнулся:
— Здравко вы хорошо знаете, Олексин. Это — Збигнев Отвиновский, начальник штаба нашей четы.
Лицо Олексина было, вероятно, настолько удивленным, что Митко, не выдержав, вновь весело расхохотался и крепко ударил себя по бедрам обеими руками.
В то время, когда Митко весело смеялся в келье Траянского монастыря, Кирчо был еще жив. Задыхаясь и с каждым выдохом выплевывая на снег сгустки крови, он брел по заметенной, одному ему ведомой тропинке, падал, собрав силы, вставал, шел снова и снова падал.
Он не ожидал встретить турок там, где встретил. Где ожидал, шел осторожно, часто останавливаясь и прислушиваясь, перебегая, а то и переползая открытые места. Но здесь-то, на северном склоне, где гайдуки давно уже чувствовали себя полными хозяевами, он никак не предполагал, что его найдет пуля. Ощутив удар, сразу упал в снег — благо, снег был рыхлым, недавним, — утонул в нем, и следующие пули прошли мимо. Долго лежал, не ощущая боли, но чувствуя теплую кровь, что текла по груди: рубашка быстро намокала, прилипая к телу. Потом шевельнулся, но никто больше не стрелял: турки ушли. Тогда он сел и увидел рану: пуля ударила ниже правого плеча. Он затолкал в рану лоскутья рубашки, кое-как перевязал и пошел. Он нес разведку воеводе и должен был дойти.
Поначалу казалось, что ничего страшного не произошло. Он был очень силен, да и кровь не слишком текла из раны. Морозный воздух приятно освежал лицо, Кирчо никогда не задыхался в горах, но тут ощутил, что воздуха мало, стал дышать глубже и чаще, и тогда с каждым выдохом начала выбрасываться кровь. «Дрянь твое дело, Кирчо, — подумал он. — Надо отдыхать, иначе не хватит крови. Просто не хватит…» Сначала он садился после каждой полтысячи шагов, потом — после двухсот, а вскоре почувствовал; как тянет ко сну и как все труднее вставать после отдыха. И невольно начал думать о ране, о том, что у него недостанет сил пробиваться по пояс в снегу, и, чтобы отогнать эти расслабляющие мысли, решил вспоминать. Вспоминать по порядку всю свою недолгую двадцатитрехлетнюю жизнь.
