– Я отгоню машину, как договорились. Войду в клуб через десять минут после тебя. Поднимусь в бар. Если что, сигналю на мобильник. Зачем ты остригла волосы?
– Столько камер я нигде больше не замечала. Я должна быть как все.
– Текила... – он замялся. – Деньги, конечно, большие, но если ничего не получится...
– Получится.
– Заказчики так засекретились, что ясно – им до нас нет никакого дела. Они уверены – через нас на них никогда не выйти. Если не получится, уходи гордо – на тебе ничего нет, кроме мобильника.
Я вошла в клуб, нацепила кепку, выпила в баре сок, посмотрела на беснующийся народ, на диджея Кита и пошла в туалет. Все это – с низко опущенной головой. В туалете одна девушка блевала, а другая с черными подтеками под глазами сидела на полу у стены в полной отключке. Я залезла на подоконник, открыла вверху узкую форточку. Пришлось повозиться с механизмом, чтобы створка опустилась. Пролезала я на улицу ногами вперед. Стоя на наружном откосе, посмотрела вниз: не выше второго этажа, но если грохнуться, будет больно. Держась за открытую створку одной рукой, другой дотянулась до нижней ступеньки пожарной лестницы сбоку, всего-то и делов.
По лестнице поднялась до пятого этажа. Вот он – критический момент. Закрыли или нет форточку в таком же туалете на пятом этаже? Повезло. Приоткрыта. Нащупываю ручку изнутри и открываю. Пролезая в узкое пространство, я восхитилась строением своего черепа – он сплюснут у висков. Что при моем маленьком весе дает неоспоримые преимущества перед другими форточниками. Что для нас, форточников, главное, – уговариваю я себя, обдирая голову, – главное, чтобы башка пролезла... вот так... и все дела.
Осматриваю унитаз, биде и душевую кабинку. Совмещенный санузел, так сказать. Раздражающе чисто. Бритвенный прибор на полочке у зеркала. Сухое мыло в мыльнице. Прислушиваюсь у двери, открываю ее и тихонько выхожу в коридор небольшой квартиры. Кухня и спальня в одной комнате, прихожая отсутствует – несколько вешалок на стене коридора. Слабая подсветка под потолком в трех местах. Осматриваю шкафы. Пара костюмов, несколько рубашек, две коробки с обувью. На почти пустых полках обнаружилась упаковка презервативов, пачка жевательной резинки. Да уж. Уважающим себя форточникам тут, собственно, и делать нечего. Это логово явно не предназначено для постоянного проживания. В холодильнике – набор бутылок со спиртным. На стене – две головы. Кабана и оленя. Осматриваю стол, компьютер. Выдвигаю ящики рабочего стола. Аккуратно сложенная бумага, пустые папки. Ни одной фотографии, ни одной женской вещи. Включаю технику. Заставка на экране – немолодой мужчина с собакой, ружьем и убоинкой в траве. Улыбается. Пытаюсь войти в систему – «наберите пароль». Определяющий момент. Осматриваюсь тоскливо еще раз и звоню Байрону.
– Он здесь не живет, ничего не получится, – говорю я в трубку, разглядывая большой диван и пол под ним. – Чисто. Пусто. Даже под диваном нет пыли. Не за что зацепиться. Нет еды, ни одной фотографии, ни одного грязного предмета. Я – пас.
– Значит, тут у него что-то вроде рабочего офиса, – бормочет Байрон в трубку.
Я его плохо слышу – музыка грохочет. Он уже в клубе.
– Что я, офисов не посещала? Там найти ключевое слово легче, чем в квартире. Будем вскрывать?
– А записная книжка? – Байрон не теряет надежды отделаться по-быстрому.
– Отсутствует.
– Газеты, журналы, реклама?
– Ничего.
– Что-то странное или необычное?
Я задумчиво снизу изучаю мощный волосатый подбородок дикого кабана.
– Трофейные головы животных на стене. Кабан и олень.
– Вот видишь! – обрадовался Байрон. – Уже два варианта.
– Не думаю. Нормальный мужик скорее назначит паролем место, где получил незабываемый кайф от такого убийства. Есть одна фотография. – Я сажусь к компьютеру. – Заставка на экране. Мне нужно... – Я задумываюсь. – Мне нужна кличка его собаки. Точно. Охотничья собака. Рыжий сеттер.
– Перезвоню через минуту.
– Он уже на связи, да? Твой заказчик?
– Не нервничай, – строго приказал Байрон и отключился.
Я сидела тихо, не двигаясь. Думала, как можно назвать такого великолепного ирландского сеттера. Мама против собак и кошек в доме. «Никто не смеет навязывать мне условия существования, – так, кажется, она выразилась, рассматривая серого котенка, которого я принесла в десять лет. – Никогда не буду использовать животных как игрушки или средство от одиночества и тебе не разрешу».
В кармане куртки завибрировал телефон.
– Клёпка, – сказал в трубку Байрон.
– Не может быть, – я с сомнением посмотрела на заставку. Такая шикарная сука должна иметь царское имя.
– Точно. Клёпка. Зарегистрирована. По паспорту – Клеопатра.
– Это другое дело, – сказала я и набрала девять букв.
Дальше все было просто: коды доступа – перекачка – подтверждение – выход из системы – ванная комната – форточка – лестница – туалет внизу – бар – текила.
– Текила? А сколько тебе лет, девочка? – это бармен.
– Пошел ты!
В машине меня стало тошнить. На Байрона, как всегда после дела, накатила эйфория.
– Мы никогда столько не отгребали. На что потратишь деньги?
– Не знаю. Открой форточку, – я задыхалась.
– Ты чего? – Он присмотрелся. – Чего такая бледная?
Я вышла на мокрый асфальт. В мире явно что-то изменилось.
– Байрон, сейчас у нас что? – спросила я, задрав голову вверх.
– Сейчас у нас ночь, пятница на исходе, двадцать три часа, сорок три минуты.
– А в природе?
– А в природе у нас октябрь. Залезай в машину, простудишься.
Час ночи. Если точно – ноль один час, ноль семь минут. Я стою у разложенного дивана. Мама запойно спит. На тумбочке – стакан с водой и пустая оболочка от какого-то порошка.
– Мам! Мамавера!
Она пошевелилась. Если это было снотворное, будить бесполезно. Я наклоняюсь и осторожно тащу к себе серый мешочек из-под ее подушки.
– Не трогай, – сонно приказывает она, не открывая глаз.
– Это что, мои волосы?
– Не трогай. Ты выбросила, а я подобрала. Что случилось? – она садится и смотрит на часы в телефоне рядом со стаканом. Потом закрывает глаза. – Как добралась?
– Байрон подвез.
– Есть хочешь?
– Нет. Мам, я...
– У тебя ломка?
– С ума сошла? Какая ломка?!
– Ты трезвая?
– Трезвая. Я лучше пойду. Спи дальше.
– Если ты трезвая и не в ломке, почему не спишь?
– Спросить хотела. Мой отец, он...
Мама тут же меня перебивает – реакция на кодовое слово «отец» – и с монотонностью магнитофонной записи выдает бесстрастно:
– Был разведчиком, погиб при исполнении, награжден посмертно. Тебе тогда было три года, ты ничего не помнишь.
– Это я уже слышала. Есть что-нибудь новенькое?
