Приоткрываю глаза. Напротив, с той стороны выдвинутого столика, сидит инспектор Ладушкин и с издевкой таращится в мое лицо.
– В чай, – сдаюсь я. – Какими судьбами?
– Да случай, всего лишь счастливый случай, Инга Викторовна! Вы не поверите, но мне кажется, что я начал чувствовать вас на расстоянии, я слышу ваш запах, я знаю, когда вы спите, а когда испуганы. Занятно, да?
Он опять перешел на «вы». К чему бы это?
– Это все пирожки, – понуро киваю я. – На будущее будьте поосторожней, когда вас кормит женщина.
– Пирожки здесь ни при чем, – авторитетно заявляет инспектор. – Сами же заметили, что я талантливый розыскник.
– Черта с два вы бы нашли меня, если бы не пирожки! Посмотрите мне в глаза! Чувствуете?
– Чувствую, – кивает Ладушкин. – Чувствую, какой же я умный и сообразительный! Я два дня сижу на вокзале, два дня гуляю от электричек к автобусам на Владимир!
– Гуляете, значит, да?… – Я стиснула зубы, не в силах выдержать восторга Ладушкина и его упоения собственной персоной. – А почему, разрешите спросить, именно на Владимир?!
– Так я же знал, что вы туда поедете! Не во Владимир, конечно, я думаю, вы выйдете в Лакинске, а, Инга Викторовна?
Откинувшись на спинку сиденья, я глотаю горячий чай, поджигая язык разбавленным коньяком. Итак, Коля Ладушкин выследил меня вопреки всем ухищрениям с поправкой мамы в Германию. Бабушка не нашла в моей одежде посторонних предметов. Неужели прослушка была в ее доме?
– Как ваша нога? – невинно интересуюсь я, покосившись на вытянутую в проходе ногу Ладушкина.
– Болит! – радостно сообщает он. – Болит, зараза, но перелома, к счастью, нет. Полежите, сказал доктор, недельку, и все пройдет. А как тут полежишь, Инга Викторовна, сами понимаете…
– Вы задержали мою маму? – Я потрошу пакет с орешками. Арахис. Равнодушно отодвигаю.
– Не любите арахис?
– Не люблю.
– Учту. А про вашу маму я ничего не знаю. Я же отстранен от расследования, Инга Викторовна, как и весь наш отдел по особо тяжким. Теперь вами занимается исключительно отдел по борьбе с терроризмом ФСБ.
– То есть вы не следили за мной, не сидели в машине у дома бабушки, не шли по лесу?…
– Боже сохрани! Я два дня бегаю от автобуса к электричкам и обратно. Даже отчаиваться уже стал, думал, вдруг подвела интуиция? А потом смотрю – вы! Испуганная такая, бледная, идете по вокзалу – кроссовочки, рюкзачок, головка понурая, ну настоящая туристка после тяжелого похода!
– Ясно…
– Да ничего вам не ясно! – возбудился Ладушкин. – Пока этот немец, который Зебель и Хер, демонстрирует нашей Службе безопасности особенности профессионального розыска по-арийски, я пораскинул мозгами и решил выяснить, где предпочитала проводить свой отдых ваша ныне покойная любвеобильная тетушка. И что вы думаете?
Она не укорачивала жизнь богатым сердечникам на Кипре, не доводила до истерик своим внешним видом престарелых дам в Испании и даже не потрошила кошельки братков в Сочи или на Канарах. Подумать только, она ездила отдыхать в пансионат «Овечкино», что на реке Бужа, в восьми километрах от Лакинска!! Впечатляет, да? Особенно если учесть, что ездила она туда весной, летом, осенью и даже зимой. Комарье там, говорят, размером с майских жуков – болото! Места красивые, ничего не скажешь, но болото!.. Городишко убогий, правда, недалеко есть женский монастырь, церковь ничего себе, но болото!.. И вот я подумал, зачем такой женщине, как ваша тетя Ханна Латова, ездить туда, ну не грехи же замаливать! И еще я подумал, что вы непременно туда сунетесь, Инга Викторовна, непременно.
– И зачем же, по-вашему, я туда сунусь? – Прищурившись, я разглядываю упивающегося собственным умом и сообразительностью Ладушкина.
– Да за деньгами, Инга Викторовна, за деньгами! – дождавшись нужного вопроса, радостно орет Ладушкин, и на него тут же шикают разбуженные воплем пассажиры.
– Ну, раз вы такой хороший розыскник, то уж скажите на милость, сколько? – Я наклоняюсь через стол к Ладушкину и перехожу на шепот.
– Инга Викторовна, даже неловко это наблюдать, как вы из меня идиота делаете, ей-богу, – тоже шепчет Ладушкин. – Миллионов сорок-пятьдесят, я думаю, если, конечно, ваша тетя не разбазарила кое-что из кассы на себя.
– Кассы? – Я ничего не понимаю, поэтому изумление на моем лице совершенно искреннее, хотя инспектор снисходительной улыбкой показывает, что его не обманешь всякими там удивлениями. – Какой еще кассы? – Тут я представила, как Ханна грабит сберегательную кассу (именно такую кассу я сразу и представила), в черном чулке на лице, с водяным пистолетом, в мини-юбке и с убойным вырезом кофточки на пышной груди.
– Общак, ну? Понимаете? У нас это называется общак! – Ладушкин двигает бровями, очевидно, думая, что я начну лучше соображать. Теперь я представляю Ханну, увешанную ножами и кастетами, почему-то с выбитыми передними зубами, исполняющую «Мурку» на столе между пустыми бутылками и головами упившихся насмерть подельников.
– Прекратите нести всякую чушь. – Я расслабляюсь и смотрю в окно. – Вы показывали врачу шишку на лбу? Сказали, чем вас ударили?
– Сказал, – кивает Ладушкин. – Сказал, что женщина ударила меня урной в лоб по ошибке, сказал, что претензий к ней не имею, поскольку она находилась в состоянии аффекта и сильного испуга.
– И вам не написали в больничном «сотрясение мозга»? – участливо интересуюсь я, продолжая смотреть в окно.
– У меня в больничном уже стоит диагноз. Там было про сотрясение. И про смещение шейных позвонков. – Ладушкин трогает гипсовый воротник на шее.
– А вы не думаете, что неудачи последних дней, сотрясение, смещение, ушиб ноги, шишка на лбу – в общем, все это повредило вам рассудок?
– Ну что вы, Инга Викторовна, мой рассудок от всего этого пришел в состояние напряженного анализа! Хотите, поделюсь с вами результатами этого самого анализа?
– Не знаю даже, как сказать, но пока вы меня только утомляете необоснованными бредовыми фантазиями.
– А у меня есть факты! – Ладушкин достает из портфеля ксерокопии и раскладывает на столике.
– На немецком?
– Да. Это статьи из газет. Очень любопытно! Вы знаете, что этот самый Зебельхер ловил вашего дядюшку Рудольфа Грэмса три года? Ловил, ловил, а потом пристрелил раненого, в метро, во время операции по захвату террористов из Фракции Красной Армии.
– Коля, давай покороче, через полчаса я выхожу.
– Нет уж, Инга Викторовна, это вы напрягите свои мозговые извилины! Я вам говорю – пристрелил! Добил то есть!
– Ну и что? – Я честно ничего не понимаю. – При чем здесь деньги и моя тетя Ханна?
– Вы что, не представляете себе маниакальную аккуратность и педантизм немцев во всем, что касается профессиональных обязанностей? – От возмущения Ладушкин схватил меня за руку и притянул к себе. – Он, офицер из девятки, не арестовал раненого лидера террористов, не вылечил, чтобы допросить и устроить потом показательный суд, а добил его!!
– Ну и что? – Я дергаю рукой.
– А то, что все счета Фракции КА оказались пустыми! А денег там было достаточно, спонсоров у этой самой КА было немерено! Спрятал ваш легендарный дядя денежки. Снял или перевел!
– И вы думаете, что тетя Ханна знала, где деньги?
– От сорока до пятидесяти миллионов, – отпускает мою руку Ладушкин, откидывается на сиденье и уточняет, – немецких марок.
– И вы думаете, что я сейчас еду за этими самыми деньгами?
