Подождите!.. Жених-милиционер, это… вы?!
– Инга Викторовна, пройдите в машину. У меня машина за углом, давайте в ней поговорим.
В машине Ладушкин, не щадя меня, рассказал, как ушел из больницы под расписку, как взял у бабушки мой паспорт (не международный, который был у мамы), а в изоляторе справку о задержании, как потом пошел в загс («Еле успел!»), как убеждал принять заявление регистратора…
– Я сказал, что вам грозит большой срок, мы можем больше никогда не увидеться. Я бы и сам по себе зарыдал, но врач запретил мне плакать и сморкаться еще несколько дней. Короче, мое… то есть наше заявление приняли, и уже как законный ваш жених со справкой из загса, пользуясь уважением некоторых весьма высокопоставленных чинов своего отдела…
– Ладно, чего ты извиняешься, ты вытащил меня из камеры в солнечное воскресенье, да хоть бы ты официально без моего согласия для этого зарегистрировал наш брак!
– Нет, вот брак без вашего присутствия не зарегистрируют.
– Короче, Ладушкин, спасибо большое, мне пора.
– Я должен передать вашей бабушке, что у нас все получилось, и вообще я за вас поручился до двадцати четырех часов…
– То есть я должна вернуться в камеру сегодня ночью?! И весь этот день провести с тобой?
– Извини, все, что мог, я сделал. Мне пошли навстречу, только учитывая годы безупречной службы…
– Да пошел ты со своей службой!
– Не надо злиться. Весь день впереди. Давайте проведем его с пользой. Вот ваш телефон.
Звоню бабушке.
– Детка, – говорит она усталым голосом. – Я не знала, удастся ли Коле тебя вытащить. Если Кенти доедет до меня целым и невредимым и не потеряет по дороге свои записи, то ты можешь гулять этот день на поводке, как веселая собачонка. Если он не явится в течение часа, я тебе позвоню. Как у вас получился разговор? Если его послушает человек посвященный, есть за что убить?
– Не думаю.
– Тогда спокойного тебе дня.
– Как там дети?
– Поехали к себе в квартиру. Потом обещали заглянуть и к тебе. Полить цветы.
– Отлично, – киваю я Ладушкину. – Поехали ко мне. Прослушаю автоответчик, может, привалила какая работа. Животных любишь? Коля…
По дороге мы с Ладушкиным заехали в маленькое кафе позавтракать. С ужасом я наблюдала, как Коля… Николай Иванович окунает в чашку с кофе длинный слоеный рогалик, а потом высасывает его с незабываемым звуком. И так несколько раз, пока кончик этого рогалика не размок до кашеобразной массы и не плюхнулся в чашку, забрызгав стол. Массу эту Николай Иванович выудил ложкой и с хлюпаньем съел. Стоит добавить, что все это он проделывал с открытым ртом, делая глубокие вдохи после заглатывания пережеванной массы и перед откусыванием следующего куска булки. Окружающие с напряжением закончили свой завтрак, и вскоре вокруг нас в радиусе шести столиков никого не осталось.
– Никогда не думал, что так трудно есть, когда нос не дышит! – поделился наблюдениями Ладушкин. – Если ты не хочешь печенье, я съем.
Потом мы заехали на рынок, я купила виноград, а Ладушкин соблазнился огромной туркменской дыней и нес ее перед собой в плетеной перевязи, как охотник удачно пойманную дичь.
Через два часа совместного мирного времяпрепровождения он осточертел мне до отчаяния, и даже мысль, что стоит воспользоваться случаем и вблизи понаблюдать за поведением взрослой особи не совсем удачного мужчины-воина, уже не помогала.
Мы притащились ко мне домой, я с облегчением заперлась в ванной. Сначала пела, потом молча обдумывала ситуацию. Старалась не поддаться отчаянию. Вера в бабушку сильна у меня с детства, дедушка Питер не понял тогда, почему я слезла с его колен. Не потому, что поверила в бессмертие, а потому, что испугалась своего тела. Этого совершенного, но беззащитного организма, который диктует мне свои законы и условия жизни. В страхе подчинения ему я и сбежала от дедушки с анатомическим атласом.
Стук в дверь ванной. Сейчас! Разбежался. Надеюсь, Коля Ладушкин не наметил на этот воскресный день чего-то вроде близкого знакомства жениха и невесты!
Более настойчивый стук. Нет, что он себе позволяет?! Разъяренная, вылезаю из ванны, заливая пол водой, и, даже не подумав одеться, щелкаю замком и выглядываю в образовавшуюся щелку.
Я не успеваю ничего сказать, потому что Коля с силой распахивает дверь и бросается к раковине. К его лбу прижато окровавленное полотенце, кровь залила глаза и гипс на носу, еще он разевает рот, как выброшенная на берег рыба.
Я выбегаю из ванной, хватаю швабру и обхожу квартиру в поисках врага, разбившего Ладушкину лоб. Никого.
Натягиваю халат на мокрое тело. Вывожу Ладушкина из ванной, укладываю на кровать, приношу миску с водой, разбавляю ее марганцовкой, убираю, преодолев сопротивление, полотенце со лба, осматриваю рану. Та-а-а-ак… Не иначе как Ладушкин в поисках истины, воспользовавшись моим отмоканием в ванной, решил провести экспромтом обыск и залез в поисках пятидесяти миллионов немецких марок в такое место… скорей всего куда-нибудь под раковину в кухне или – неудачно – на антресоли. Его лоб у кромки волос рассечен достаточно глубоко чем-то острым, края раны рваные. Как раз над багрово-синим пятном, которое осталось после шишки. Промокаю рану раствором марганцовки.
– Ну вот, – подмигиваю в безумные горящие глаза Ладушкина. – Ничего страшного. Незачем было рваться в ванную к голой девушке. Можно было бы обработать рану и на кухне, там тоже есть раковина, и аптечка, кстати, тоже там!
– Раковина занята, – глотая воздух, кое-как выдавил из себя Ладушкин, – там лежит ЭТО…
– Это?…
– Оно мертвое… Наверное. Оно напало на меня. Я хотел… чайник, а оно напало.
Прихватив швабру, иду в кухню на цыпочках. У раковины замираю со стоном отчаяния. Свернув набок голову, угодив розовым хохлом как раз в тонкую струю воды из крана, выставив наружу когтистые голые лапы… там лежит попугай соседки.
Я подняла его за эти скорченные коричневые лапы, поболтала в воздухе. Напоминает мокрую тряпку. Положила обратно. Помещается, только если хвост и лапы торчат наружу. Иду в комнату. Сажусь рядом с Ладушкиным и, сделав несколько глубоких вдохов-выдохов, интересуюсь:
– А скажите, пожалуйста, инспектор… – Я начинаю тихим и спокойным голосом, но потом срываюсь и ору: – Какого черта ты убил дорогущего попугая соседки!!
– Не видел никакого попугая, – честно смотрит затравленным взглядом Ладушкин. – На меня напал кто- то огромный и черный. ЭТО орало, как укушенная гиена, я отодрал его лапы от головы – вот такие огромные лапы, и с когтями, похожие на драконьи, и стукнул несколько раз об стенку, а потом бросил на кухне в раковину. Что я, попугаев не видел?… Попугаи – они маленькие, голубенькие, с желтыми носиками, а что у этого страшилища должно быть на морде, чтобы раздолбить мне лоб до черепа? А вот, посмотри, это я лапы отдирал. – Ладушкин наклоняет голову. От уха идут три кровавые полосы. Ладушкин поворачивает голову. От другого уха идут почему-то четыре глубокие царапины. Несколько секунд я тупо разглядываю еще одну багровую полосу на его затылке.
Иду в кухню. Закрываю кран. Еще раз поднимаю попугая за лапы. Висит полным дохляком! С головы его капает, глаза закрыты. Тяжелый… Килограмма три. На душе у меня препаршиво, но чувство реальности побеждает. Нужно его похоронить. Зарыть где-нибудь на пустыре, а хозяйка ничего не должна знать. Улетел так улетел. Вот пусть убийца Ладушкин и закопает! Раскладываю на столе полотенце, шмякаю на него попугая. Мне захотелось уложить его поудобней, я подвернула топорщащееся крыло, пригладила хохол… И вдруг голубоватое морщинистое веко приоткрылось и на меня глянул изучающий глаз.
Я отшатнулась. Присмотрелась и потрясла попугая.
– Эй! Как там тебя зовут?… Ты жив?
Подула на перья. Почему-то мне показалось, что это должно быть щекотно. Точно! Попугай дернул лапой и скрючил посильней пальцы с когтями.
– Хватит притворяться! Вставай немедленно! А то закопаю.
