гостеприимны.
— Больше там ничего не было?
— Ничего. Только подпись.
— Помимо обычного гостеприимства вас с этим Лео Жуковским связывает… особая дружба?
Дина пристально посмотрела на помощника судьи:
— Объясните подробнее, что вы имеете в виду.
— Я имею в виду: было ли у вас с господином Жуковским принято обмениваться шифрованными письмами?
— Нет.
— Я знаю, что в последние два года вы летом уезжали из дому… Один раз на юг и другой раз на север. Вы виделись с Лео Жуковским во время этих поездок?
Дина ответила не сразу. Ленсман вытянул шею из своего угла. Он нервничал.
— Нет! — твердо сказала Дина.
— Вы считаете, что этот человек не виновен в том, в чем его подозревают и за что его арестовали?
— Я не знаю, за что его арестовали.
— За русскую книгу, которая была исследована специалистами. Зашифрованный текст свидетельствует о враждебном отношении к королю Швеции и нашему уважаемому соотечественнику, в нем содержалась также инсинуация, будто бы они составили заговор, дабы вовлечь Скандинавские страны в Крымскую войну.
— На чьей стороне?
— Это к делу не относится, — смущенно сказал помощник судьи. — Но Наполеон Третий все-таки наш союзник. Соблаговолите отвечать, а не спрашивать!
— Мы здесь, на севере, уже давно втянуты в войну. За те шифры, за которые вы арестовали Лео Жуковского, вы с таким же успехом могли бы арестовать и меня.
— Что вы имеете в виду, говоря, что мы втянуты в войну?
— Мы сами плаваем в Архангельск за зерном, чтобы наши люди не умерли с голоду. Я не слышала, чтобы король интересовался, как мы тут живем. А теперь он хочет втянуть нас в войну, которая, судя по названию, должна происходить совсем в другом месте, а не на северных берегах.
— Не можете ли вы держаться ближе к делу?
— Могу, господин помощник судьи. Но именно так я понимаю это дело.
— Значит, вы подтверждаете, что принимали участие в составлении этих шифров?
— Если вы так называете изучение русских слов.
— Что в этих словах зашифровано?
— Вы зачитали это в начале нашего разговора, господин помощник судьи, но я уже забыла. Мы говорим так долго. И слишком много времени прошло с тех пор, как Лео Жуковский был в Рейнснесе и учил меня русским словам.
— Я не вижу у вас желания помочь следствию.
— Мне кажется непростительной глупостью арестовывать человека за то, что он отпустил шутку по адресу шведского короля, и палец о палец не ударить, чтобы наказать того, кто сломал мою печать! В Крымской войне не выиграл никто! Кроме тех, кто сколотил на ней состояние!
Наконец помощник судьи дал понять, что допрос окончен. Он прочитал вслух протокол. Дина согласилась с ним. И все было кончено.
— Я теперь обвиняемая? — спросила Дина.
— Нет, — ответил помощник судьи. Он явно устал.
— Как результат допроса повлияет на обвинение прошв Лео Жуковского?
— Трудно сказать. Но он, безусловно, ослабит версию с шифром. Это я уже и сейчас вижу.
— Слава Богу!
— Вы симпатизируете этому русскому?
— Мне не нравится, когда моих гостей арестовывают за то, что они по дружбе пытались научить меня нескольким русским словам. И я не вижу причин скрывать это.
Помощник судьи, ленсман и Дина расстались довольные друг другом.
Ленсман был доволен. Как будто во всем этом была его заслуга. Разве не он поговорил с фохтом, с Диной? Сообщил им из первых рук нужные сведения. Благодаря чему все разъяснилось быстро и совершенно пристойно.
В тот день он гордился Диной.
Когда Дина вернулась из Ибестада, над Рейнснесом стояла радуга. По мере приближения лодки к берегу дома один за другим отступали назад и прятались в дымке.
Радуга упиралась одним концом в крышу бывшего Дома Дины, другой ее конец опускался во фьорд.
Прищурившись, Дина смотрела на берег. Она плавала в Ибестад одна.
Дина стояла у окна залы и смотрела, как Стине с Фомой идут через двор, прижавшись друг к другу. Стояли последние дни апреля.
Никто не ходит обнявшись на глазах у всех. Никто!
Они остановились возле голубятни. Посмотрели друг на друга и улыбнулись. Стине что-то сказала, но Дина у окна не могла расслышать ее слов. Фома откинул голову и засмеялся.
Слышала ли она когда-нибудь, чтобы Фома смеялся?
Он обнял Стине за талию. Они медленно пересекли двор и скрылись в своем доме.
Воздух со свистом вырывался сквозь стиснутые зубы Дины. Она отвернулась от окна. Подошла к печке, потом к виолончели. Потом обратно к окну.
В комнате становилось все темнее.
Газеты писали, что в Париже подписан мирный договор. Россия зализывала свои раны, не заслужив большой чести. Англия зализывала свои раны, не добившись большой победы. Швеции и Норвегии не понадобилось спасать финнов. Торжествовал только Наполеон III.
Однажды Дина прочитала в газете, что Юлия Мюллер умерла. Она отправила господину Мюллеру свои соболезнования. И получила от него длинное грустное письмо, в котором он сообщал, что собирается продать все имущество, в том числе и лошадь, и уехать в Америку.
Дина ходила на бугор к флагштоку. В Нурланде, как благословение Божье, еще стояло лето.
ГЛАВА 20
И будешь унижен, с земли будешь говорить, и глуха будет речь твоя из-под праха, и голос твой будет, как голос чревовещателя, и из-под праха шептать будет речь твоя.
У Вороного на брюхе появилась рана, которая никак не заживала. Никто не знал, как он получил ее. Похоже было, что он сам, стоя в конюшне, разгрыз себе кожу.
Фома тщетно старался помешать Вороному, упрямо раздиравшему рану желтыми зубами.
Никто, кроме Дины, не осмеливался приближаться к больному коню. Было видно, что ему больно, рана воспалилась. Дина надела ему на морду корзину. И каждый раз, когда он должен был есть или пить, она стояла рядом и следила, чтобы он не раздирал рану еще больше.
День и ночь из конюшни доносилось дикое, отчаянное ржание. Стук копыт о деревянный настил пугал и людей, и животных.
Стине варила мази и прикладывала к ране. Олине готовила припарки из крупы.
Но через неделю Вороной лег и больше не хотел подниматься. Он брызгал пеной на Дину, когда она подходила к нему, и все время скалил зубы.
Ногу, которая была ближе к ране, он подвернул под себя. Глаза у него были налиты кровью.
Вениамину и Ханне запретили заходить в конюшню.
