Дина позволила себе проспать их отъезд. Она крикнула «до свидания!» из окна залы, когда они уже спускались к берегу.
— Счастливого Рождества! — как ни в чем не бывало крикнула она и помахала рукой.
Перед Рождеством ритм дня постепенно менялся, начиная с непроглядной утренней тьмы и до вечернего тусклого мерцания над снежным настом. Дневная спешка медленно уступала место тяжелому вечернему покою. Даже животные подчинялись этому ритму, хотя почти не видели дневного света.
По вечерам в зале пела виолончель господина Лорка. Обычно в зимнее время в гостиную по будням выдавалось шесть свечей. Одновременно горели две. Да еще четыре большие лампы.
Пахло зеленым мылом, сдобой, березовыми дровами и копченьями. Нанятая стряпуха помогала Олине печь к Рождеству, благодатный аромат заполнял кухню и буфетную. Однако была работа, которую Олине не доверяла никому. Например, приготовление слоеного теста. Обсыпанными мукой руками она колдовала над ним на большом столе в сенях. Дверь была открыта навстречу ледяному декабрьскому вечеру. В тулупе, с подвязанными волосами, Олине была похожа на большого копошащегося зверя. На бледном лице постепенно проступал румянец.
Блинчики были сложены в деревянные короба на чердаке лодочного сарая. Печенье хранилось в большом чулане. Мясные рулеты стояли под гнетом в погребе. Целый день из поварни доносился стук ножей, которыми рубили мясо для колбасы. Олине собственноручно проверяла готовность фарша. Красный домашний сыр выдерживался в настое корицы, прикрытый полотняными полотенцами. Свежий хлеб был сложен в деревянные лари и жестяные коробки, его должно было хватить и на Лофотены.
В Рейнснесе было много комнат и закоулков. Если бы Дина хотела, она нашла бы место, где они с Жуковским остались бы наедине. Но и дверей здесь тоже было много. И все они открывались без стука. Поэтому Жуковский принадлежал всем.
Пароход ждали не раньше Рождества. А может, и после Нового года.
Жуковский беседовал с Юханом о религии и политике. А с матушкой Карен — о литературе и мифологии. Он пересмотрел все ее книги. Но признался, что предпочитает читать по-русски и по-немецки.
Вскоре все начали звать его господином Лео. Служанке, которая по утрам топила у него печку, он подарил несколько монет. Но никто не знал, откуда он и куда направляется. Если его спрашивали об этом, он отвечал охотно, однако не уточняя ни названий, ни дат.
В Рейнснесе привыкли к приезжим, и это никого не беспокоило. К тому же люди научились истолковывать все сведения о русском в зависимости от своих способностей и интересов.
Дина поняла, что Жуковский, должно быть, недавно побывал в России, — в его саквояже сверху лежали русские книги. Несколько раз она заходила к нему в комнату, когда знала, что он ушел в лавку. Принюхивалась к тому, как пахнут его вещи. Табак, кожаный саквояж, куртка.
Смотрела книги. Кое-что в них было слабо подчеркнуто, но записей на полях, как Юхан, он не делал.
Вскоре после приезда Жуковского Андерс спросил у него, когда он в последний раз был в Бергене.
— Летом, — коротко ответил Жуковский.
И начал расхваливать шхуну «Матушка Карен», которая стояла у причала и ждала, когда ее оснастят, чтобы идти на Лофотены.
— Лучше нурландских судов я не видел нигде, — сказал Жуковский.
У Андерса заблестели глаза, как будто это он приобрел «Матушку Карен» и заплатил за нее.
По вечерам Жуковский пел и плясал, сбросив пиджак, а иногда и жилет. Его звучный, низкий голос разносился по всему дому. Из кухни и из людской собирались люди, чтобы послушать его. Двери были распахнуты, люди, пришедшие из темноты, жмурились от света, их глаза блестели от тепла и пения.
Дина на слух подбирала мелодии и аккомпанировала Жуковскому на пианино.
Виолончель Лорка никогда не приносили вниз. Дина считала, что ей вредны перемены.
Вечером в сочельник небо стало молочно-белым от снега. Погода переменилась — началась оттепель. Гостям, которых ждали в Рейнснесе на Рождество, она не сулила добра. Санный путь мог сделаться непроезжим меньше чем за сутки, а на море уже началось волнение. Дул ветер со снегом. И никто не знал, стихнет он или наберет силу.
Дина ехала верхом вдоль кромки воды, потому что рыхлый наст с острыми краями был опасен для лошадиных ног.
Вороной трусил рысцой. Отпустив поводья, Дина вглядывалась в грязный горизонт.
Ей хотелось пригласить Жуковского с собой на прогулку, но он уже ушел в лавку. Хотелось получше узнать его. Он как будто забыл все, что сказал ей наутро после пожара.
Нахмурившись и прищурив глаза, она смотрела на усадьбу.
Дома сбились в кучу, из окон сочился желтый свет. На мерзлых рябинах и вывешенных снопах сидели крылатые небесные бродяги. Следы людей и животных, навоза и грязи пестрели вокруг домов. Тени от сосулек, упавшие на сугробы, были похожи на хищные зубы.
Дина была не в духе.
Но когда после часа езды она остановилась перед конюшней, она улыбалась.
Это насторожило Фому. Он принял у нее поводья и придержал Вороного, она спрыгнула на землю и потрепала лошадь по шее.
— Дай ему побольше овса, — проговорила она.
— А другим?
Она растерянно подняла глаза:
— Делай как знаешь.
— Можно мне уйти на два дня домой перед Новым годом? — спросил Фома и поддал ногой ледышку с вмерзшим в нее навозом.
— Только позаботься, чтобы тебя заменили в хлеву и в конюшне, — равнодушно сказала Дина и хотела уйти.
— Господин Лео еще долго пробудет в Рейнснесе? Вопрос выдал Фому. Он требовал от нее отчета. Как будто у него было право задавать ей вопросы.
Дина уже хотела резко ответить ему, но почему-то сдержалась.
— Что им наш Рейнснес, Фома!.. Она прислонилась к нему.
Фома вспомнил вкус первых весенних травинок. Сырое лето…
— Люди приезжают и уезжают, — прибавила она. Он промолчал. Погладил лошадь.
— Счастливого тебе Рождества, Дина!
Его глаза скользнули по ее рту. По волосам.
— Ты только отведай нашего рождественского угощения, прежде чем уйдешь, — бросила она.
— Я бы лучше взял домой гостинца, если можно.
— И домой тоже возьми.
— Спасибо.
Вдруг она рассердилась:
— Ну почему ты такой унылый?
— Унылый?
— Ты как живая скорбь! Уж не знаю, что там у тебя на сердце, но вид у тебя как на похоронах.
Тишина вдруг насторожилась. Фома глубоко вдохнул. Словно хотел задуть сразу все свечи.
— На похоронах, Дина? — спросил он наконец, делая ударение на каждом слове.
Он смотрел ей в глаза. С презрением? И все. Широкие плечи тут же опустились. Он отвел Вороного в стойло и дал ему овса, как приказала Дина.
Дина поднималась по лестнице, когда Лео вышел из своей комнаты.
— Идем! — бросила она, как приказ, без всяких вступлений.
Он удивленно взглянул на нее, но повиновался. Она распахнула дверь в залу и пропустила его вперед.
Первый раз они остались наедине с тех пор, как он приехал. Она кивнула ему на один из стульев у стола.
Он сел и показал ей рукой на ближайший к нему стул. Но там уже сидел Иаков.
