Сто лет

— Нет.

Бабушка пьет из светло-серой чашки с синими цветочками. Это походная чашка.

Лицо у бабушки темное, нос большой. Вокруг рта живут морщинки, когда бабушка говорит или улыбается, они прыгают то вверх, то вниз.

— Ты тоскуешь по дому? — спрашивает она.

— Что такое тосковать по дому?

— Тоска по дому — это когда тебе хочется вернуться домой к родителям.

— Нет, значит, я не тоскую по дому.

— Вот и хорошо, тогда нам будет легче.

Из кармана передника бабушка достает носовой платок. Свертывает его жгутом и засовывает себе в нос. Видно, ей надо что-то оттуда вытащить. На это уходит время.

— Все эти полипы, — говорит она и смеется.

Я представляю себе, что полипы — это невидимые мухи, которые залетели бабушке в нос.

— Какого они цвета? — спрашиваю я.

— А бог его знает.

Мне непонятно, почему бабушка так спокойно относится к тому, что эти полипы грызут ее нос, а она даже не знает, какого они цвета.

Мы сидим на мысу почти у самой воды. Шлюпка наполовину вытащена на песок. Я встаю и подхожу к воде. Вокруг лодки по воде прыгают солнечные зайчики, и под водой тоже. И на большой розовой ракушке.

— Бабушка, я хочу достать эту ракушку! — Я показываю на воду.

— Ну так достань.

— А тут глубоко?

— Не бойся, с головой тебя не накроет.

— А как накроет?

— Чуть выше колен.

— А ты не можешь достать мне эту ракушку?

— Нет, для меня вода слишком холодная.

— А для меня не холодная?

— Это известно только тебе.

Я снимаю туфли, носки и иду по песку и камням.

— Мне больно идти без туфель.

— Конечно больно, — соглашается бабушка и складывает все обратно в корзинку.

Я вхожу в воду. Она доходит мне почти до колен, но не выше. Я опускаю руку в воду, чтобы достать со дна ракушку. Неожиданно моя рука ломается, но мне совсем не больно. Я в страхе выдергиваю руку из воды. Она целая. Забыв о ракушке, я то опускаю руку в воду, то вынимаю ее из воды. Много раз. И каждый раз она остается целой. Потом я смотрю на ракушку. У меня в руке она белая. Она больше не розовая.

— Вода холодная? — спрашивает бабушка.

— Я забыла ее потрогать.

— Значит, не холодная, — говорит бабушка и выплескивает остатки кофе вместе с гущей в костер. Потом заворачивает черный кофейник в старую газету и кладет его в корзинку.

— Бабушка, давай весь день сидеть под деревом!

— Ты с ума сошла? Мы должны собирать ягоды.

— Какие, морошку?

— Мы будем собирать желтую чернику, — говорит бабушка и смеется.

— Это если мы кого-нибудь встретим и нас спросят, нашли ли мы морошку, мы скажем, что нашли чернику?

— Правильно, но лучше заранее поупражняться. Понимаешь?

— Но ведь тогда мы солжем!

— Конечно солжем.

— А Бог на небесах рассердится на нас, если мы солжем?

— Думаю, у него нет времени заниматься такими пустяками. Но кто знает.

— А дерево? Дерево рассердится, если мы солжем?

— Нет, осина любит тайны.

— Тогда я люблю осину, — говорю я и прячу ракушку в мой красный рюкзачок. У него ремешки из настоящей кожи.

Мы идем на болото и собираем желтую чернику. Потом возвращаемся к лодке, чтобы плыть домой. На берегу бабушка насыпает на желтую морошку две пригорошни черники.

— Теперь мы готовы, — говорит она. — Теперь можем встретить кого угодно.

Бабушка Ольга живет в желтом доме на острове Хамарёе вместе с дядей Сверре и тетей Луисе. Вообще-то Луисе — бабушкина младшая сестра. Но она гораздо выше бабушки. Дядя Сверре иногда ездит на работу на велосипеде, и его нет целый день. Они оба очень добрые. Я думаю, что он найденыш, его нашли, когда он был маленький. Он здесь как будто чужой. Но сейчас о нем можно не думать, ведь его здесь нет.

Бабушкин дом стоит у дороги, в большом саду. В саду много цветов. И деревьев. Самое высокое — осина. Я учу названия всех цветов и кустов. Сибирские маки очень красивые, но у них такой вид, будто они едят людей. Я больше люблю ромашки и колокольчики. Они растут вдоль дороги, и мне разрешают их рвать. Но, вообще-то, мне позволяют рвать цветы только с Луисе или с бабушкой. Мы срезаем их ножницами и ставим в вазы во всех комнатах. И в уборной тоже. В доме и на улице — всюду пахнет цветами. Луисе говорит, что это вредно для бабушкиных полипов. А бабушка говорит, что с этим ничего не поделаешь.

Мы часто едим гоголь-моголь. Сверре — мастер по обращению с взбивалкой. Мне в гоголь-моголь капают несколько капель рома. В желтой массе появляется коричневая ямка. Мы делаем гоголь-моголь, потому что у бабушки много яиц. В большом курятнике всегда громко кудахчут куры и лежит горка яиц. Если Сверре закрывает дверцу, чтобы в курятник не проник петух, я смело складываю яйца в корзинку.

Этот петух смертельно опасен. Однажды утром, когда я иду в уборную, он пролезает через сетку и, налетев на меня, клюет мои пальцы ног.

Я кричу так, что все сломя голову бегут ко мне. Большой палец на ноге выглядит скверно. Несколько дней я хожу с пластырем. Но теперь петуха больше не видно. И он больше не кричит. Когда я спрашиваю, где петух, взрослые переглядываются.

— Ему пришлось уехать, — говорит бабушка Ольга.

Сверре мастерит для меня маленькие грабли. Целый вечер он сидит на скамейке перед домом и кует зубья. Потом красит грабли белой и красной краской. Я уношу их в свою комнату на чердаке и кладу в кровать ближе к стене. От них пахнет краской, и они только мои.

Когда мы поедем на сенокос к дяде Артуру, я буду сгребать ими сено. Дядя Артур живет в той усадьбе, в которой выросли бабушка Ольга и Луисе. Должно быть, это было страшно давно. Усадьба называется Утеиде, там большие поля и много животных. Дом белый и большой. Жена дяди Артура, Олине, почти не выходит из кухни и все время готовит какую-нибудь еду. Она очень толстая и румяная. Если кто- нибудь просит ее выйти из дому, она говорит, что не переносит жару. Это странно, потому что на кухне еще жарче. Бабушка зовет ее Бедняжка Олине, но только если ее никто, кроме нас с Луисе, не слышит.

У Артура и Олине есть большой сын, он хочет мною командовать. Мне это не нравится, и я стараюсь держаться поближе к бабушке.

Когда мы вечером идем по крутым склонам, бабушка вздыхает. Она устала и считает, что дядя Артур должен починить свой хлев, пока тот не рухнул. Луисе тоже устала, но она молчит.

Она сразу уходит мыть телеграф.