38
— Платье на мне как на корове седло! — заявила Элис.
Если бы не булавки, зажатые в зубах, эх, сказала бы Элизабет, что думает о дочерней неблагодарности. Она вспомнила Карен в этом возрасте — жизнь тогда летела с такой скоростью, что обдумывать слова и поступки не хватало времени, — и чуть не улыбнулась, несмотря на булавки, грубость Элис и адскую боль в колене, которое поставила на ножницы.
Вечер выдался душный, двери в сад раскрыли настежь. В небе сияла августовская луна. Элис стояла на фортепианном табурете, а Элизабет ползала вокруг на коленях, стараясь ровно подогнуть юбку. Платье скроили из широкого плаща, который много лет назад подарила Ингрид Шрёдер. Плащ из шелка с ручной набивкой, дорогой и уникальный, как и все вещи, которые раздавала Ингрид Шрёдер. В итоге ткани с избытком хватило на платье в нью-йоркском стиле, которое Рейчел показала Элис в модном журнале. Элизабет не нравилось, что Элис забивают голову болтовней о моде, но от резких замечаний она старалась воздерживаться.
— Элис, платье на талии болтается, — сказала Мод. — И на груди тоже.
— Это ты виновата! — парировала Элис. — Зря я отдала тебе свои купоны!
В школе Мод собирали купоны на свадебное платье для принцессы Елизаветы Александры. Кристина отдала свои без сожаления, а Элис от сердца оторвала. Единственным утешением было новое модное платье.
За последние месяцы Элис сильно изменилась. Она пришла в восторг, что Рейчел Сондерс ей не только соседка, но и тетя. Правду ей объявили в весьма обтекаемом виде. Мол, в детском доме обнаружились новые документы, в которых всплыло имя ее отца и родство с миссис Сондерс. За неясности и несовпадения девушка не цеплялась. Подобно Карен, она жила сегодняшним днем и не интересовалась прошлым. «Раз мой папа в Америке, когда-нибудь я его разыщу, — сказала она. — Когда-нибудь, но не сейчас».
Элизабет теперь любила дочерей по-новому и по-разному. С каждым днем Элис и Кристина все дальше и от нее, и друг от друга.
Кристина отодвинула книгу, сняла очки, потерла переносицу и взглянула на сестру:
— Мне платье нравится.
После побега Штефана Кристина заметно притихла и замкнулась — так и бывает, когда к девушке приходит новое чувство, которому она не находит названия.
В тот весенний вечер, несколько месяцев назад, Кристина сообщила родителям, что Штефан решил вернуться в Германию, и Джордж позвонил в полицию. «Его девушку зовут Герда, — плакала Кристина, — Штефан тоскует по ней. Пожалуйста, не трогайте его, пускай едет домой!» Она твердила, что других причин для побега у Штефана не было. Дескать, он отправился туда, куда звало сердце, — в Германию, к Герде. Нужно радоваться, что он нашел свою любовь.
Дуврские пограничники сообщили, что на пароме не было высокого белокурого парня, но Джордж все равно поехал в Германию. Найти Штефана не представлялось возможным, разве только он сам захочет найтись. Не сохранилось ни последнего адреса семьи Ландау, ни документов Артура, ни официального свидетельства о его гибели в Польше. Концлагерь Кауферинг, где умерла Карен, сожгли дотла.
Джордж сказал, что снова съездит в Германию. Рано или поздно он разыщет Штефана.
— Он наша семья, Элизабет. Мы должны удостовериться, что с ним все хорошо, даже если мы ему больше не нужны.
Элизабет видела двух Штефанов — сироту; сына Карен, который дрожал, вспоминая о невообразимых ужасах, и почти мужчину, сына Артура, расчетливого, наблюдательного, гораздо старше своих лет. Она хотела, чтобы у него все было благополучно, — но не хотела, чтобы он возвращался.
Она надеялась, что теперь не придется рассказывать Элис настоящую правду.
— Зачем ей об этом знать, если мы его не найдем? — убеждала она Джорджа. — Зачем расстраивать?
— Я считаю, пора раскрыть все секреты, и причина здесь одна: прошлое Элис должно принадлежать ей. — отвечал Джордж, в очередной раз озадаченный доводами Элизабет. — Неужели Элис не имеет права знать, кто ты ей?
— Она и так знает. Я ей мать, потому что удочерила ее и люблю как родную.
Правильно это или нет, Элизабет не понимала. За долгие годы мотивы, обязательства и решения, которые все они принимали, перепутались — и не разберешься.
— Повернись, — велела Элизабет, похлопав Элис по загорелой ноге. Девушка повернулась. Элизабет села на пол и поморщилась от жары. Свежестью из сада не веяло, зато налетели мошки. — Моди, милая, закрой дверь. Лучше задохнуться, чем комаров и мух в дом напустить.
— И вообще Моди лучше выйти в сад, — сказала Кристина.
— Посади ее в банку! — крикнула Элис. — Ой, булавка! Меня закололи!
Элизабет встала, потерла ноющие колени и откинула волосы с лица.
— Элис, на сегодня хватит. Слишком жарко. Закончу подол завтра.
Элис уже спрыгнула с табурета и в начерно подколотом платье закружилась на ковре.
— Элис, помоги прибить насекомое! — закричала Кристина, уронив книгу на пол. Мод взвизгнула, и Кристина стала ее щекотать.
— Та-да-дам, та-да-дам, та-да-да-дам… — пела Элис.
Элизабет сложила портновские ножницы и булавки в корзинку для рукоделия и вышла на террасу, хотя собиралась лишь закрыть дверь. Она обогнула дом. С моря веяло прохладой, в кабинете Джорджа горел свет: муж сидел за столом и щупал подбородок — нет ли щетины. Из радиоприемника лились голоса, потом грянули аплодисменты.
Элизабет облокотилась на садовую изгородь. В канавах квакали лягушки, на пастбищах блеяли овцы. Поднявшийся ветерок высушил испарину на лице.
Вспомнилась картина, которую пять месяцев назад привез Штефан. Развернув ее, Элизабет увидела себя и Майкла. Бесформенная надежда или воспоминание о надежде взволновали ее, будто резко натянулась нить, связывающая с прошлым. «Что-то случится», — подумала она тогда, но не случилось ничего. Штефан просто сбежал от них и вернулся в Германию.
Чем больше она думала, тем нелепее казалось то волнение. Почему она решила, что картина — знак судьбы, а рыжеволосая девушка — именно она? Лицо девушки скрыто густой тенью, а рыжие волосы не такая уж диковинка. Наверное, это какая-то француженка.
Воспоминания о студии на Фицрой-стрит — тоже глупая иллюзия. Они с Майклом прошли мимо украшенных к Рождеству витрин поднялись в студию и выпили чаю. На мольберте стояла картина, и Элизабет что-то почувствовала или ей примерещилось. Вот и все.
Но тут лукавить бесполезно. В матовом потоке своей жизни она разглядела нечто блистающее и ясное. Может, вот чего ей не хватает, единственного мига, в котором было больше жизни, чем во все последующие годы. Если этот миг вернется, она узнает его — и поймет.
Через два дня после побега Штефана тоска по Майклу вновь потянула Элизабет на мыс Дандженесс. В самый обычный, ничем не примечательный день лента времени словно перемоталась на пятнадцать лет назад — Элизабет почудилось, что Майкл ждет ее в рыбацкой хижине. Девочки были в школе, Джордж — в плавильне, и Элизабет, захватив шарф и ключи от машины, выскользнула из дома.
Едва она свернула на тропу из утрамбованной гальки, сердце встрепенулось, словно Майкл и в самом деле ее ждал. Она заглушила мотор и выбралась из машины. Перламутровый воздух, камни, обкатанные волнами, красно-белый маяк — все как когда-то. Ветер по-прежнему швырял в лицо соленые брызги. Элизабет бродила по каменистому берегу, разыскивая место, где стояла хижина.
Вот здесь была дверь, здесь стол, напротив — деревянная кровать, а над ней — окно с видом на море. Элизабет закрыла глаза, чтобы обратиться к прошлому, почувствовать Майкла, который где-то далеко, но тоже наверняка чувствует, что она пришла. «Открою глаза и увижу его».
Ощущение медленно таяло. На гальке принесенные морем водоросли, больше ничего нет. Даже печь пропала.
