встревоженных собак… Потрясенные, мы долго шли молча, стараясь быстрее уйти, от возможной облавы на нас. Дальше мы уже вдвоем продолжали свой путь.
И встретились с Николаем лишь после войны. Оказывается, немец прострелил ему тогда левое плечо и повредил лопатку. Ему пришлось пройти несколько концлагерей и в конце войны его освободили американские солдаты. Но это уже другая история, а пока наш путь лежал в сторону Франции и грустили о потере своего товарища.
ВОТ ОНА, ФРАНЦИЯ!
Весь день мы шли лесами, покрывавшими пологие холмы. Солнце багровым шаром скатилось к далекому горизонту, обещая ветреную погоду на завтра. Наступили короткие летние сумерки и мы расположились с товарищем на вершине холма, покрытого лесом. Посреди небольшой полянки стояла, врытая в песок, деревянная скамейка. Усталые, мы присели на нее и закурили собранный по дороге мох. Так хочется курить, что даже удушливый дым мха кажется ароматом хорошего табака. Перекурив, мы расстелили на лавочке нашу карту. Она уже сильно потерлась на сгибах и в некоторых местах зияют дыры. И вот мы дошли до края карты, то есть до границы Германии с Францией. Где-то в этих местах проходит условная черта, разделяющая эти две страны. Где же граница? Где мы, во Франции или в Германии?
Внизу, извиваясь и иногда пропадая из вида, виднелась проселочная дорога. Она проходит через небольшую деревушку, почти скрытую от любопытных взоров густым лесом. Ниже деревни в лощине протекает маленькая речка, водоворотами закручиваясь на перекатах. Дома деревни широко и привольно расположились по долине реки.
Долго мы с Василием обсуждаем наши дальнейшие действия. Идти ли нам дальше, не заходя в деревню, или же сходить на разведку? У нас уже почти не осталось ни спичек, ни соли и мы решили, дождавшись темноты, разведать обстановку. Пока еще не совсем стемнело, решаем получше рассмотреть с нашего наблюдательного пункта местность. Нас интересует лишь одно: где же мы сейчас находимся? В Германии? В Эльзасе или во Франции?
Местность ни чем не отличается от той, по которой мы шли последние несколько недель. Крестьянские постройки и дома в деревне такие же, какие мы встречали, да и тайком ночами посещали в поисках еды и спичек по всей Германии.
Быстро вечерело. В нескольких домах засветились окна. Вот зажегся свет и в ближнем к нам доме на самом краю села. Пока решали, спускаться ли к дому, там хозяева погасили свет, наверное, улеглись спать. Теперь наше внимание привлек другой дом, где еще горел в окнах свет. Это был добротный двухэтажный дом, стоявший несколько особняком от остальных домов деревни.
Высокая черепичная крыша с трубой, из которой вился белесый в сумерках дым. И таким спокойствием и уютом повеяло от него, что мы, не сговариваясь, быстрым шагом направились вниз по склону холма.
Долгие месяцы скитаний по враждебной земле приучили нас к осторожности, поэтому мы, стараясь не шуметь, обошли вокруг дома. Позади него была изгородь, окружавшая небольшой хозяйственный двор с сараем. В сарае слышался сонный гогот домашней птицы. Мы направились к дому. Сквозь неплотно прикрытые ставни пробивался яркий свет. Приподнявшись на цыпочки, заглядываем внутрь.
Я увидел небольшую, но очень уютную кухню. Она пуста. По противоположной стене развешаны какие-то пучки трав. Под ними у стены стоит широкая и длинная крестьянская скамья. Правее — такой же простой обеденный стол. На нем я увидел аккуратно сложенную, нехитрую глиняную посуду и белую скатерть.
Больше я ни чего рассмотреть не успел, так как дверь открылась и вошла средних лет женщина. На ходу, обернувшись, она что-то сказала, идущей следом, молодой девушке. Женщина была высокой и не по годам стройной. Темные с проседью волосы были аккуратно собраны в пучок. Рукава темно-синей блузки были закатаны выше локтей. Ее наряд дополнял холщовый передник. Она стала убирать со стола посуду. Ей помогала в уборке молодая, лет восемнадцати, девушка. Вьющиеся русые волосы, собранные в толстую косу, и здоровый румянец на щеках делали ее очень похожей на наших русских деревенских девушек. Через оконное стекло не было ни чего слышно, но по мимике было видно, что девушку что-то развеселило. Она, переговариваясь с женщиной, то и дело весело смеялась. Худенькая и шустрая хохотушка быстро справилась с работой и вновь исчезла из моего поля зрения вслед за первой женщиной.
Мы, коротко обсудив увиденное, решили, что в доме одни женщины и опасаться нам не чего, можно зайти туда. Обогнув угол дома, подошли к входной двери. Я нажал кнопку звонка, а Василий в это время стоял поодаль. Громкая трель звонка набатом прозвучала среди ночной тишины…
Через некоторое время, показавшееся нам вечностью, скрипнула оконная рама наверху и старческий голос спросил что-то по-французски. Через некоторое время вопрос повторился по-немецки — что нам нужно? Василий по-немецки, как мог, коротко объяснил, кто мы и что хотим. Рама захлопнулась и наступила тишина.
Вот загремели дверные засовы, щелкнул замок и дверь распахнулась. На пороге, высоко держа над головой зажженный фонарь, стоял невысокого роста, с редкими и совершенно седыми волосами старик. После светлого помещения он пристально вглядывался в темноту. Мы подошли ближе и попали в круг света. Старик с удивлением оглядел нас. Конечно, мы тогда представляли собой очень живописную группу!
За спиной старика был темный коридор, в конце которого была открыта дверь в кухню. Из нее лился мягкий, по-домашнему ласковый свет уютного жилища. К горлу подступил горький комок, вспомнился опять далекий дом, родители, брат Юра…
Хозяин дома, между тем, что-то сказал по-французски и жестом пригласил нас пройти в дом. Мы с Василием переглянулись, не ожидая встретить в доме мужчину. Но все же решаемся войти внутрь. Я переступил порог и впервые за долгие месяцы скитаний оказался в мирном доме. Следом вошел Василий.
Пока шли по коридору, наскоро договорились между собой как действовать в случае опасности, где потом встречаться. Решили бежать в разные стороны, а потом встретиться на вершине холма, где мы перекуривали.
Пока прошел коридор, несколько раз поскользнулся. Пол был выложен гладкой керамической плиткой, а моя «обувь» не была приспособлена для передвижения по таким полам. Напомню, что ноги мои были обмотаны рукавами от одежды, позаимствованными у огородного пугала. Они хоть как-то защищали ноги от острых камней и сучьев в лесу. Правда, приходилось часто менять обмотки, перевязывая их проволокой. Но идти босиком по бездорожью было просто невозможно. Так я и шел по коридору, скользя и оставляя на светлом полу грязные следы…
Вошли в кухню и остановились при входе. Обе женщины в немом изумлении уставились на нас, как диковинных животных. Старик, заметив это, прикрикнул на женщин и те сразу засуетились по хозяйству. Затем он обратился к нам и спросил что-то по-французски. Мы не поняли и недоуменно пожали плечами. Тогда он повторил свой вопрос по-немецки: «Кто вы?» И, услышав в ответ, что мы русские военнопленные, удивленно вскинул брови, затем улыбнулся и радушно пригласил присесть к столу. На столе появилась чистая скатерть, посуда, хлеб, сыр, масло и кофе.
Старик, видно глава семьи, подсел к нам и попытался с нами заговорить. Но мы совершенно не знали французского, а он, так же как и мы, плохо знал немецкий. Все же при помощи жестов, примитивных рисунков и знакомых слов мы сумели объясниться. Хозяина очень удивило наше двухмесячное путешествие через Германию. Он удивленно качал головой и цокал языком, выражая крайнюю степень удивления.
Во время нашего разговора девушка стояла рядом с женщиной, наверно матерью, и с нескрываемым интересом прислушивалась к разговору. Когда же выяснилось, что мы русские военнопленные, она громко воскликнула: «La Russ! Viva la Russ!» и, хлопнув в ладоши, подпрыгнула несколько раз. Лицо её выражало искреннюю радость и удивление.
Нас же больше всего интересовал вопрос: где мы? Германия или Франция? По разговору нам было ясно, что гостеприимные хозяева — французы, но на какой территории они живут? Старик — хозяин дома, встал и подошёл к нам. Встав между мной и Василием, но положил свои большие, натруженные руки крестьянина нам на плечи и громко сказал: «C'est France!» — и широко, радушно улыбнулся. Франция,
