– Верно, – медленно ответил Мэтьюс.
Похоже было, что он почти поспевал мыслями за Герриком. На голограмме загорелись новые огоньки, размечая опоры семью разными цветами, и Геррик подскочил к схеме.
– Видишь? – прошептал он, притянув Мэтьюса за плечо, будто пытаясь затащить его с собой внутрь голограммы. – Теперь ты видишь, Стью? Каждая из этих чертовых вращающихся опор стояла в скважине, просверленной одним и тем же оператором! А посмотри на это! – Он нажал еще несколько кнопок, и на экране загорелись последние значки ядовито-зеленого цвета. – Видишь? – повторил он. – В двух скважинах из тех, что просверлил этот мерзавец, керамобетон хороший, но весь плохой керамобетон залит в те шахты, которые просверлил он!
– Но это значит… – начал Мэтьюс, и Геррик резко кивнул, потом отвернулся от экрана.
– Чет! Дай мне срочную связь с регентом!
– Что? – Менеджер по персоналу «Небесных куполов» был явно обескуражен.
Геррик топнул ногой от ярости.
–
Глава 22
Через бронепласт галереи стыковочного отсека Эндрю Лафолле наблюдал за тем, как пристыковывается гражданский шаттл. Измученный, он лично пришел проводить пассажира шаттла к землевладельцу, надеясь, что на этот раз посреди кошмара проглянут хоть какие-нибудь хорошие новости. Хотя какие тут могут быть хорошие новости? Его собственное отчаяние было бледной тенью страданий леди Харрингтон.
Лафолле был грейсонцем. Он не был женат, и детей у него не было, но он всем сердцем понимал ярость соотечественников. Он не винил их и не мог винить, но он знал, как искусно враги леди Харрингтон использовали эту ярость против нее. Его просто тошнило от бесчувственной манипуляции искренними чувствами, но он ничего не мог поделать. А потому не мог и защитить своего землевладельца от чужого гнева… или от жестоких ран, которые она наносила себе сама.
Он помнил, как тщетны были его усилия, когда леди Харрингтон узнала о смерти Пола Тэнкерсли. Она была потрясена потерей, побелела, сжалась и на три ужасных дня спряталась от всей планеты, даже от Нимица. Лафолле боялся, что они ее потеряют, что она просто угаснет, как свеча, но каким-то образом она выжила. Тогда ей помогла месть за заказанное убийство Тэнкерсли. Этого было недостаточно, чтобы заживить раны, которые кровоточили, и через год, потому что месть не вернула ей любимого – но это помогло.
Но на этот раз мстить было некому, а наказать за то, что сделала ее компания, она могла только себя.
Лафолле старался не думать о том, что с ней происходит. На этот раз она не спряталась, но превратилась в какого-то другого человека, не его землевладельца. Она выполняла служебные обязанности только потому, что этого требовали остатки ее глубоко укоренившегося чувства личной чести. Но выполняла она их как робот, внутренне застряв в своем личном аду и ненавидя себя куда сильнее, чем ненавидели ее люди на планете, вокруг которой кружили подчиненные ей корабли. Никто не мог бросить ей такое злобное обвинение, которого не предъявила бы себе она сама, и страдание разбередило старые раны.
Лафолле увидел зеленый сигнал над стыковочной трубой и вспомнил первую ночь после аварии. Он был не на дежурстве, когда получил отчаянный вызов МакГиннеса и примчался в ее каюту. Ее трясло от ночного кошмара. Он не знал, что именно она видела, но одного взгляда на Нимица было достаточно, чтобы понять, что кошмар был ужасен.
Даже спрятавшись в обледенелый кокон после смерти Тэнкерсли, она никогда не оставалась одна – с ней был Нимиц. Он разделял ее чувства, но он боролся за Хонор, отдавая свою любовь и поддержку, перебарывая боль, проходящую по эмпатической связи, и не позволяя этой связи прерваться или затянуть его слишком глубоко.
Только не на этот раз. На этот раз ее агония поглотила и древесного кота, и когда МакГиннес открыл ее каюту, у входа в спальню шипел припавший к ковру красноглазый демон с оскаленными зубами. Трусом Эндрю Лафолле не был, но он видел записи покушения Маккавеев на Протектора, видел, как Нимиц калечил и убивал тех, кто угрожал Хонор Харрингтон. Схватиться с таким стражем было слишком опасно для жизни. Он и МакГиннес мягко и успокаивающе разговаривали с котом, умоляя пропустить их, но ответа не дождались. Совсем никакого. Нимиц погрузился в агонию своей хозяйки, и его отбросило в генетическое прошлое – когда его сородичи жили кровавым насилием.
А потом кошмар оборвался, и кот плашмя упал на ковер, тряся головой и скуля. Лафолле еще никогда не видел Нимица напуганным. В основе характера кота лежала его абсолютная уверенность в себе и своем человеке. Но сейчас он сжался в комок и дрожал, прижавшись животом к ковру, в беспомощном стремлении защититься от опасности, с которой он не мог сражаться, и его страх потряс Лафолле.
Майор застыл на месте, когда осознал происходящее, но МакГиннес подошел к коту. Он поднял Нимица на руки, как избитого ребенка, и кот спрятал морду на груди у стюарда и застонал. Лафолле только так мог определить этот звук. МакГиннес унес дрожащего испуганного кота из комнаты, шепча ему на ухо утешительные глупости.
Та ночь была хуже всего, подумал майор, но сколько все это продлится? Пройдет еще немного времени, и скапливающаяся на Грейсоне ненависть сольется с ненавистью землевладельца к себе и уничтожит ее…
Люк стыковочной трубы откинулся, и Эндрю Лафолле приготовился встретить Адама Геррика, надеясь, что тот не несет новые дурные известия.
Хонор Харрингтон сидела перед погасшим экраном. Ей полагалось работать, напомнил усталый голос в мозгу, – но она не могла. Она знала, что Уолтер Брентуорт и Альфредо Ю выполняют большую часть ее обязанностей по эскадре, и это только увеличивало груз ее отвращения к себе. «Я даже дело свое делать не могу, – подумала она с горечью. – Могу только сидеть на месте, зная, что проиграла». Новая жизнь, к которой она обратилась, восстанавливаясь после смерти Пола, была уничтожена так же жестоко, как и Пол. Она машинально выполняла свои функции, изображая, что у нее что-то осталось внутри, и каждый вечер боялась ложиться, ожидая новых кошмаров.
Она проиграла. Хуже, чем проиграла. Она несла ответственность за смерть детей и работавших на нее людей. Это ее купол убил их, и даже сквозь отчаяние она сознавала, что благодаря ее вине враги Бенджамина Мэйхью уничтожат его реформы. Она одна виновата во всем, шептал жестокий внутренний голос. Из-за своей гордости и самоуверенности она приняла на себя обязанности, которые не сумела выполнить, и теперь она ясно видела результаты своего провала. Она решила, что сможет сыграть роль землевладельца, сможет что-то изменить, выйти на сцену, слишком большую для ее жалких способностей, – и вот результат. Смерть и разрушение, провал попытки вывести целый мир из прошлого в настоящее. Теперь она не могла даже выполнять дело, для которого рождена. Она утратила право руководить людьми…
Хонор тупо посмотрела на Нимица. Кот скорчился на насесте над ее столом, неотрывно глядя на нее, и в глазах его тоже плескалась тьма. Он боится, подумала она. Боится. Даже Нимица она подвела – он мог скрывать свои эмоции от нее не больше, чем она от него, и впервые за все эти годы он боялся своей связи с ней.
Нимиц тихо пискнул, пытаясь возразить. Беспредельная любовь боролась в нем со страхом, но она знала правду, как знал ее и он. Они оплакивали то, чем были друг для друга, так же, как и погибших детей в поместье Мюллер.
Кот снова пискнул и соскочил со своего насеста. Он прошел по столу, устроился на самом краю, положив передние лапы ей на плечи, и потерся мордочкой о ее щеку. Он умолял ее отречься от ненависти к
