же она надеяться угадать ее на такой поздней стадии?
А может, и могла. Возможно, она как новичок еще не успела отделить метафизическую чушь от реальности. Но Уильям Фицкларенс был слишком опытным фехтовальщиком, чтобы отвлекаться от реальности, держа в руках боевой меч.
Он сохранил позицию и ухмыльнулся, принимаясь за «подавление». Он всегда любил эту часть состязания больше всего. Невидимые уколы и ответы, нагнетание напряжения, которым более сильный оппонент заставлял более слабого открыться для атаки… он прямо-таки облизывался, готовясь поиграть с блудницей.
Но потом он сжал губы и удивленно расширил глаза. Столкновения не было. Все напряжение исчезало, касаясь противницы, как удар меча в бездонную черную воду, которая обволакивает его без всякого сопротивления. По щеке его неожиданно стекла капля пота. В чем дело? Здесь он был мастером, а она новичком. Она не могла не чувствовать давления, грызущего напряжения… страха. Почему она не атаковала, чтобы покончить с этим?
Хонор ждала спокойно и неподвижно, сконцентрировавшись физически и умственно, наблюдая за всеми движениями его тела, но не сосредотачиваясь ни на одном. Она чувствовала его раздражение, но оно было отдаленным и несущественным, как боль в ее сломанных ребрах. Она просто ждала, а потом внезапно сделала выпад.
Ни тогда, ни потом она так и не узнала, чем же была «морщинка» Уильяма Фицкларенса. Она просто почувствовала это, и все. Какой-то глубинной частью сознания она отметила момент, когда он решился, когда его руки напряглись, чтобы опустить клинок…
Момент, когда он полностью отдался атаке забыв о защите.
Ее тело ответило на это узнавание с реакцией, которую тренировали при силе тяжести на четверть большей, чем у ее противника. Никто не заметил движения Державного Меча до того, как он развалил тело Бёрдетта от правого бедра к левому плечу. Одежда и плоть разошлись, как паутина, и крик его, вылетев, мгновенно прервался – потому что, когда Фицкларенс только открыл рот и начал приседать и сгибаться, инстинктивно прикрывая распоротый живот, Хонор легко повернула запястья и нанесла удар обратным движением влево – со всей силой тренированного тела. Голова Уильяма Фицкларенса слетела с плеч. Потом ударил фонтан крови.
Глава 30
Хонор сидела уже в другом боте и смотрела, как за иллюминатором атмосфера цвета индиго сменяется чернотой космического пространства. За ее спиной тихо сидели уцелевшие люди из группы, которая сопровождала ее при спуске на планету пятьдесят три часа назад, и она ощущала их через свою связь с Нимицем. Ощущала их горе как тень собственного… и их яростную радость от смерти Фицкларенса.
Она повернулась к соседнему сиденью. В таком же точно преподобный Хэнкс направился навстречу своей смерти. Теперь на сиденье вертикально стоял меч. Раньше это был меч Бёрдеттов, теперь он принадлежал Харрингтонам, и, глядя на него, она попыталась разобраться в своих чувствах.
Усталость, подумала она со слабой улыбкой. Именно усталость она сейчас ощущала сильнее всего, сквозь мерцающую энергию стимуляторов. Но за ней прятались и другие эмоции.
После дуэли с Павлом Юнгом было не так. Тогда она ощущала только облегчение. Мрачное ощущение завершенности – и больше ничего, поскольку она знала, что Пола это не вернет. Убить Юнга было необходимо, она не могла этого не сделать, но, собственно, дуэль была так же пуста, как сам Юнг, поэтому она ничего не излечила. Ничего не предотвратила.
Но на этот раз все было по-другому. Смерть Бёрдетта служила расплатой за его преступления не больше, чем смерть Юнга, но он был опасен и для других. Он был опасен для Бенджамина Мэйхью и его реформ и для всех людей, которых он уничтожил бы, движимый фанатизмом, а теперь он больше никому не повредит. Хотя бы этого она добилась. Она не позволила ему совершать новые убийства, и на этот раз никто не осудил ее действия. Она убила его, но убила как землевладелец и Защитник Протектора, осуществляя право суда, которое принадлежало ей как землевладельцу Харрингтон в полном согласии с законом, и одновременно выполняя обязанность, которую с клятвенным подтверждением взяла на себя перед Протектором.
Она вздохнула и, откинувшись назад, обняла Нимица, чувствуя его яростное одобрение. В его чувствах сомнений не было. Древесные коты устроены проще людей и при всем своем уме придерживаются простых и ясных правил. Для кота те, кто угрожает ему или его человеку, делятся всего на две категории: те, с кем уже покончено, и те, кто еще жив. Нимиц понимал, что иногда с врагами Хонор не получалось покончить как подобает, потому что людей ограничивает куча глупых условностей, но это не уменьшало его удовлетворения, когда нужный результат оказывался достижим. И вообще, мертвый враг переставал его заботить.
В который раз Хонор пожалела, что ее собственные чувства не так просты. Она не жалела о том, что убила Бёрдетта, но именно ненависть к ней, лично Хонор Харрингтон, привела ко всем его преступлениям, а она не остановила его вовремя. Умом она знала, что глупо обвинять себя за чужой фанатизм, но сердце продолжала давить ответственность. Смерть виновника не отменяла того, что он натворил, как и меч в кресле рядом не заменял пустоты, которая осталась в ее жизни и в жизни Грейсона после ухода Джулиуса Хэнкса. И поэтому, устало подумала она, на этот раз Нимиц ошибается. Некоторых долгов не может оплатить даже смерть, а она так устала от смертей…
Скоро они доберутся до «Грозного», и каждый человек в форме будет напоминать ей о том, как умер Джаред Саттон. Но ей все равно не терпелось вернуться на борт. Слишком многих ей надо было оплакать; от напоминаний не избавиться нигде, но ее корабль был и убежищем. Этот мир она понимала до мелочей, в нем она могла укрыться, залечивая тело и душу, а ей сейчас очень нужно было такое убежище.
Альфредо Ю и Мерседес Брайэм стояли в галерее стыковочного отсека. На этот раз по требованию леди Харрингтон не было ни встречающих, ни почетного караула морских пехотинцев. Ее встречали только капитан флагмана и начальник штаба, и обоим было наплевать, что это грубое нарушение флотского этикета.
Открылся люк стыковочной трубы, и оба капитана повернулись к нему, дожидаясь момента, когда Хонор Харрингтон схватится за перила и перейдет в зону гравитации «Грозного». Мерседес вздрогнула, увидев порез у нее на лбу и синяки на лице, глаза, до сих пор полные боли, и засохшие темные пятна на юбке и жилете, там, где пролилась кровь ее врага. Она никогда раньше не видела Хонор такой измученной и заколебалась, не зная, что сделать, что сказать, но пока она искала слова, Альфредо Ю молча шагнул вперед. Он протянул руку, и на этот раз Хонор взяла ее без колебаний, потому что его глаза больше не были непроницаемыми. Она взглянула на него и увидела облегчение – почувствовала его облегчение через Нимица – оттого, что она уцелела, и поняла, что больше они никогда не будут врагами. Секунду они молчали, а потом Ю улыбнулся.
– Добро пожаловать домой, миледи, – сказал он, и она ответила ему улыбкой.
– Спасибо, Альфредо.
Его глаза заблестели – она наконец назвала его по имени. Она сжала его руку, потом повернулась к начальнику штаба.
– Мерседес. – Она сжала руку Брайэм.
Затем из трубы выбрались ее гвардейцы. Они выглядели так же измученно, как и она, а Эндрю Лафолле и Артур Ярд двигались еще более скованно. Майор нес меч в ножнах. Его перевязанные руки почти нежно держали украшенную драгоценными камнями рукоять, а в серых глазах читалось мрачное удовлетворение.
Хонор почувствовала, что сутулится, и расправила плечи, потом пошла к лифту в сопровождении офицеров и гвардейцев.
– Я поговорила с родителями Джареда, – тихо сказала она Мерседес. – Они заслуживали узнать, как он умер, но…–Она на секунду закрыла глаза.–Я не знала, что он единственный сын, Мерседес. Он никогда
