немного попозже…
— Ты знаешь, когда я его вез сюда, в больницу… — начал было Черников, но умолк. Подошел врач, пожилой, полный, с маленькой седой бородкой на мясистом лице.
— Так-с, молодые люди… Многовато вас, не находите? Чем могу?
— Мы из МУРа.
— Вот как? — доктор с нескрываемым любопытством оглядел обступивших его людей. — Занятно… Интересуетесь картиной отравления?
— Нам надо поговорить с больным Воронцовым. Это возможно?
— Видите ли… э-э-э… Я уже говорил молодому человеку, — доктор кивнул на Черникова, — что надо подождать немного. Больной должен несколько окрепнуть. Его спас могучий организм. Да… Было сильное отравление, и его счастье, что пришел этот юноша и нашел больного. Еще немного, и он просто бы покинул наш мир. Вот какая история. Мы его промыли, провели все необходимые процедуры, дали снотворного. Думаю, через день-другой можно будет и поговорить. Я предлагал этому молодому человеку уйти, но он пожелал пока остаться. Честно скажу, что кризис еще не миновал…
— Нам надо сейчас, доктор! — прервал словоохотливого врача Греков.
— Он в этой палате? — спросил Попов, открывая дверь.
— Да, мы его пока поместили одного…
Врач вошел первым, зажег свет и застыл, не в силах отвести взгляда от неподвижного тела на кровати около плохо прикрытого окна. Взглянув из-за его плеча, Федор сразу все понял.
Воронцов лежал, запрокинув голову и приоткрыв рот, из которого вытекла уже подсохшая тонкая струйка крови. На его груди, там, где сердце, расплылось по белой больничной рубахе с завязками у ворота темное пятно.
Вперед протиснулся Черников, еще не понимающий, почему все столпились около двери. Увидел, плечи его вздрогнули, он повернулся к Федору. Уперся в его лицо кричащими болью глазами, словно надеясь, что тот мановением руки отодвинет в сторону этот кошмар, уберет столь обыденную больничную обстановку, кровать с облупившейся белой краской, кафельный пол, матово блестевший желтыми и красноватыми квадратиками, неровно оштукатуренные стены, комом сбившееся в ногах Воронцова уже ненужное ему теперь одеяло. Все такое простое, привычное и оттого делающее еще более страшным увиденное.
— Пойдем, тебе не надо здесь… — Федор вывел Анатолия в коридор, усадил на скамью. — Позвоните Виктору Петровичу. Ничего не трогать, все внимательно осмотреть! — приказал он Попову. — Где этот парень, которого мы встретили? Задержали?
— Ушел… — отозвался один из сотрудников. — Наш кучер слышал, что они поехали к Ярославскому вокзалу.
— Они? — повернулся к нему Федор. — Кто они?
— Его ждали напротив больницы. Извозчик и еще один мужчина, с усами, в кожаном пальто.
— Быстро следом. Весь вокзал перевернуть!
— Федя, я должен тебе сказать… — Анатолий ухватился за рукав Грекова, словно боясь, что тот уйдет от него, — Андрей ни в чем не виноват. Я знаю, он запутался, но не виноват. Не нашел себя… Он по дороге в больницу сказал мне…
— Извините! — прервал его появившийся в коридоре человек. — На минуту…
Федор отошел с ним в сторону.
— Что?
— Приехал Шевяков… Пан убит в перестрелке, во дворе «Савоя». Хотел Шкуратова пристрелить, спрятавшись в мусорном ящике, да тот его и… В номере нэпмана связал, а женщину, которая была с нэпманом, задушил.
— Какую женщину? — не понял Греков. — Ее же задержали.
— Да не ту, другую. У нэпмана в номере подружка была, хотела, видно, шум поднять, ну, Пан ее и придавил.
— Час от часу не легче… — потемнел лицом Греков. — Вот что, останешься здесь, а мы с Поповым в «Савой», надо на месте все посмотреть. Нэпман жив?
— Да. Испуган сильно, валерьянку, как кот, глотает. Вроде раньше знаком он с Паном был.
— Выясним… — бросил Федор и повернулся к Черникову. — Прости, Толя, не могу сейчас с тобой поговорить. Видишь, какие у меня дела. Я сам тебя найду.
— Федор!.. Но…
— Прости, сейчас не могу. Потом!
Греков быстро пошел по коридору больницы к выходу. Следом заторопился Попов.
— Успели, гады! — догнав Федора, сказал он.
— Могли бы задержать, если бы сразу догадались, — досадливо морщась, ответил тот.
— Ну да, знал бы, где упасть… Я бы все это бывшее офицерье разом, и под корень!
— Вот это ты зря! — даже приостановился Греков. — Зря! Нельзя так о всех разом. Что же, надо под корень и генерала Брусилова, перешедшего на сторону советской власти, и генерала Бонч-Бруевича, брата управляющего делами Совнаркома? Не все же сразу правильную дорогу находят, человек иногда сам, пусть даже помучившись, прозреть должен. Я вот во время Гражданской встретил одного знакомого офицера, — снова шагая по коридору, продолжал он, — у нас служил, в Красной армии, воевал грамотно, храбро. А знаешь, как мы познакомились? Когда он был членом военно-полевого суда, приговорившего меня к пожизненной каторге. Узнали друг друга, потолковали по душам. И вот какая интересная подробность выяснилась: из трех членов суда он один предлагал приговорить меня к смертной казни, а два других — ротмистр и подполковник — были за каторгу. Потом они оказались у белых, а этот был с нами. Понял, значит, в конце концов, где правда! Извинялся, говорил, что тогда молодой был, глупый, а прошло-то всего три года с того дня, когда мы так странно познакомились на суде. Вот и думай, стоит ли всех, огульно, под корень или нет?
— Сейчас-то он где? — недоверчиво спросил Попов.
— Погиб под Каховкой… Там и схоронили.
Федор открыл дверь на улицу и придержал тяжелую створку, пропуская вперед товарища.
Невроцкий пришел в обед. Сергуня, хлебавший на кухне щи, подхватил свою миску и торопливо шмыгнул, на всякий случай от греха подальше, за печь — кто его знает, что за человек пришел и зачем, тут всего можно ждать. Прижавшись спиной к дощатой перегородке, устраиваясь поудобнее, услышал, как хозяйка провела гостя в комнату, где сидели за обеденным столом Антоний и Пашка. Потом хозяйка вышла, загремела горшками у печи.
В перегородке было множество щелей, и Сергуня, не в силах побороть любопытство, приник глазом к одной из них, подглядывая, что делается в комнате. Щи он доел быстро, а толстый ломоть ржаного хлеба оставил на потом и теперь отщипывал от него маленькие кусочки, скатывал их в тугие шарики и по одному отправлял в рот — так казалось вкуснее.
Щель в досках была неровной, но видно и слышно было хорошо. Сергуня с каким-то злорадством отметил, как застыли поднесенные ко рту ложки у Николая Петровича и Пашки, когда они увидели Банкира.
Тот молча скинул с головы кепку с большим козырьком, подвинув себе стул, присел к столу. Криво усмехнувшись, бросил Пашке:
— Ложку опусти, на брюки льешь.
— Тьфу, зараза… — Пашка Заика бросил ложку в тарелку и густо посыпал солью жирное пятно, расползавшееся на брюках.
«К ссоре! — вспомнил Антоний старую примету. — Как он нас только здесь отыскал? Этого адреса я ему не давал. Выследил небось, Юрий Сергеевич велел. Спросить, что ли? Все одно не скажет. Неужели Пашка с ним успел снюхаться за моей спиной: ишь, всполошился, как Банкира завидел. Хотя когда ему было успеть? Вроде все время при мне. Ну ладно, с Павлом еще разберемся, а теперь послушаем, что нам скажет гостек дорогой».
— Обедать с нами? — радушно улыбаясь, предложил Антоний.
