Глава 8
– Встать, суд идет! – равнодушно произнесла привычную формулу молоденькая секретарша и обвела глазами почти пустой зал. Только на средних скамьях устроились Иван Купцов и, не пожелавший оставить его в такой день одного, Саша Бондарев.
– Слушается дело…
Опустившись на светлую жесткую скамью судебного зала, Иван оглянулся – где же гражданка Саранина? Сколько еще будет продолжаться эта малопонятная игра, выматывающая нервы, заставляющая не спать по ночам, с тревогой открывать почтовый ящик и ждать «душеспасительных» бесед в политчасти? Почему Саранина упорно исчезает в самые ответственные моменты, почему не пришла на экспертизу и сейчас не явилась в суд?
– Не вертись, – сердито шепнул Бондарев, – нет ее.
«Опять сегодня не поставят точку, – подумал Иван, – как пишут в журналах: «продолжение следует».
Явно невыспавшийся средних лет лысоватый судья скучающим голосом задал несколько вопросов секретарю и отложил слушание дела ввиду неявки истца – гражданки Сараниной.
Иван и Саша вышли из зала, спустились по гулкой лестнице вниз. Дождь на улице прекратился, но по небу тянулись тучи. У мусорного бака дрались из-за черствой, чуть позеленевшей горбушки хлеба воробьи, а в стороне, хитро поглядывая на них и выжидая момент, чтобы по праву сильного урвать свое, переваливаясь с боку на бок, прохаживалась серая ворона.
– Не переживай, – прикуривая, сказал Бондарев. – Она больше не объявится.
– Почему? – покосился на него Иван.
– Рогачев начал ею интересоваться, и она сразу же исчезла, – бросив сгоревшую спичку, пояснил Саша. – Алексей Семенович много лет оттрубил в розыске, разбирается, что почем. Не вешай носа. Саранина исчезла и даже адреса не оставила. Видимо, у тех, кому ты мешал, миновала надобность в скандале.
– Похоже, – зябко передернул плечами Купцов, хотя на улице было тепло, – только противно, когда не доверяют. Выходит, годен только для того, чтобы выполнять функциональные обязанности: сделай то, реши это, беги туда, помогай, спасай, раскрывай. А чуть что случится с тобой, помощи не жди. Хорошо, если не затопчут. Равнодушие губит, Саша, равнодушие к человеку! Почему всегда надо биться, ложиться костьми, чтобы доказать собственную правоту?
– Сразу мир не переделать, – вздохнул Бондарев, – после стольких-то лет нравственной глухоты и слепоты.
– Ага, – согласился Иван, – не переделать сразу, но если ничего не делать, то он никогда не изменится.
Они медленно пошли к метро. Оглянувшись, Купцов увидел, как ворона, сделав стремительный бросок, завладела краюхой и, взмахнув крыльями, понесла ее к своему гнезду, а глупые воробьи бестолково заметались, но, поняв, что добыча упущена, тоже разлетелись кто куда.
– Тебе хотели в аттестацию эту историю записать, – проследив за его взглядом, сказал Саша, – но Рогачев не дал. Заявил, что аттестация не история болезни.
– К сожалению, он не последняя инстанция, – усмехнулся Иван, – если захотят, все равно впишут. Тем более, старику скоро уходить в отставку, а с точки зрения начальства – я не лучший преемник. Поэтому готовятся заранее, чтобы были веские основания отказать в назначении на его место. Погоди, вспомнят еще, что Котенев безвестно пропал, чуть ли не испарился вместе с тем человеком, с которым жил в особняке. Где-то они вынырнут? Или обоих уже нет в живых, и потому миновала надобность в скандале? Некого больше нам теребить, нет нитки, за которую можно потянуть? Кстати, Лушин и Хомчик начали отказываться от ранее данных ими показаний: я был у следователя, он жаловался, что все отрицают. Значит, неведомыми для нас путями они получили информацию, что ситуация изменилась, и можно теперь все валить на исчезнувшего Михаила Павловича. Нет, Саня, мафия сильна, мы ей еще корни не подрубили. Отдали они нам мелочевку и спрятали концы в воду. Задели мы их краем, побеспокоили, но не ликвидировали. А это целая система, целенаправленно работающая на развращение душ и вовлечение людей в преступную деятельность. Я думаю, что схема действий наших «драконов» выглядела примерно так: убитый Анашкин принес из колонии сведения о богатом человеке, и нашлись люди, готовые выбить из него деньги, не зная того, что за Котенсвым и его приятелями стоят более могущественные силы. Если бы не мы, то эти силы сами смяли или поставили себе на службу Лыкова, Жедя и Кислова с Анашкиным. Им тоже нашлось бы местечко в ничем не брезгующей системе. А когда запахло жареным, когда могучие силы, опекавшие Котенева или использовавшие его, поняли, что через него и до них могут добраться, тогда он бесследно исчез, а Лушин с Хомчиком начали путаться и изменять показания. Котенева наверняка нет в живых! Надо теперь искать его тело. А также искать тех, кто им руководил в системе. Вот они – настоящие «драконы»!
– Как же тогда Лыков, Жедь? Кислов плачется в следственном изоляторе, хочет прикинуться душевно больным, выставляет себя жертвой Лыкова.
– Жертва? – пожал плечами Иван и увлек Бондарева к лавочке на бульваре.
По аллеям бегала детвора, шумно играя в войну и строча из игрушечных автоматов, а в стороне, наблюдая за ними, медленно прохаживались бабушки, судача о житейских делах.
– Жертва? – раздумчиво повторил Иван. – Знаешь, я пытаюсь понять, почему он пошел на преступление. Но это непросто. Неудовлетворенность жизнью, своим социальным положением, зависть к преуспевающим и состоятельным людям, желание быстро, легко и без усилий достичь сразу всего?.. Можно долго перечислять причины, но все они не объясняют до конца, почему человек становится на преступный путь. Причем, далеко не каждый в сходных обстоятельствах. К тому же, здесь в одном лице жертва и преступник. Нельзя понять Лыкова и его компанию, не поняв Котенева и его подельников. Мне кажется, что здесь жертвы и преступники постоянно менялись местами: каждая жертва – преступник, и каждый преступник, в свою очередь, – жертва.
Игравшие на аллее дети убежали, завидев в конце бульвара выведенную на прогулку веселую собачонку. Проводив их глазами, Бондарев вздохнул:
– Привыкли все оправдывать бытием, и ты туда же? Украл – жертва системы, убил – тоже жертва? Не правда ли, удобно? Если ты жертва, то и все мы в какой-то мере жертвы, и перед нами кругом все в долгу: нас обманывали, и я обману! И кто меня осудит? Нам не дали, и я взял сам, мне не доплатили и я «добрал»
