отшибло мозги.
– Тебе Селиванова чуши наплела, – всхлипнула, вспомнив о ней, я. – А ты и поверил. А я в солярий пошла, чтоб от меня только отстали.
– А я решил, что ты не любишь меня. И не любила, – вздохнул он, и прикоснулся ко мне. Отвел назад, за ухо какой-то особенно наглый «непринужденный естественный» локон. – А это – невыносимая мысль.
– А почему ты меня не спросил? – ткнула его кулаком в грудь я. Господи, неужели я сижу в его кабинете и смотрю на него? Спасибо!
– Потому что шанс, что ты ответишь то, что думаешь – всегда ничтожен. Ты никому и никогда не открываешь правды о себе, – серьезно и нежно сказал он.
– Это уж точно! – выдохнула я. – Поэтому лови момент. Сейчас я скажу то, что думаю и думаю уже много месяцев подряд.
– Обещаешь? – прищурился он.
– Я люблю тебя. Так, как не любила никогда и никого, – сказала я. И сделала, наконец, то, о чем так долго и так безнадежно мечтала. Я взяла Полянского за подбородок и поцеловала в его губы. Чуть тонковатая верхняя, ямочка на щеке, взгляд внимательных, чуть насмешливых глаз. С минуту он отстраненно смотрел за моими акробатическими номерами, а потом… Потом набросился на меня, как набрасывается на еду изголодавшийся человек.
Глава 6. И сказку сделать былью
Немецкая промышленность завоевала во всем мире славу самой добротной и качественной на все времена. Спокойные и не обремененные избыточной мозговой активностью бюргеры вовремя встают (никогда не забывая завести будильник), завтракают (кофе с молоком, тосты, творог), надевают зеркально начищенные башмаки и идут делать свое дело. Методично, час за часом, не прерываясь на непредусмотренные перекуры и перекусы. Им не бывает лень, они не болеют ОРВИ, монотонность никак не отравляет их жизнь. Надо четыре часа в день вставлять в пароварку шестеренку – так и будет. С такой же ответственностью они в свое время жгли людей в концлагерях. Зато теперь весь мир ценит настоящее немецкое качество. И даже спекулирует на нем. Цена на изготовленную немецкими руками пароварку вдвое отличается от цены, скажем, на китайскую.
– Немецкая проработает дольше! – говорят все. В России этот плюс не так актуален, потому что десятилетиями молотящая пароварка не продержится в любом случае. У нас не так трепетно хранят вещи. У нас их быстрее пропьют. Однако гений немецких технологов заключается не только в том, что они запрещают рабочим стоять у конвейера пьяными до состояния «Не помню, я вчера работал или нет?» Их конструктора все-таки тратят некоторое время, чтобы просчитать совместимость тех или иных материалов и частей. Немцы, например, не станут приделывать пластмассовую ручку к стальной мясорубке. Ведь ясно же, что она обломается при первом же сеансе извлечения фарша.
– А нефиг так жать! – ругнется российская промышленность в надежде удвоить продажи мясорубок за счет поломанной части. Или добить до нормального отката путем дополнительной продажи запасных ручек из той же пластмассы. Наверное, и тот, и другой подход производителей имеет право на существование, но лично мне импонируют продуманные и умело сделанные вещи. И люди. Между прочим, не так часто встретишь людей, которые строят свою жизнь с неторопливой сноровкой хорошего мастера. Примеряя себя к другим, не делая глупых выводов, опрометчивых шагов. В основном мы все делаем наобум. Тяп-ляп работает тут и там.
– Хочу замуж за принца, – вздыхает мечтательная выпускница школы. К получению диплома института частица «принца» заменяется на словосочетание «хорошего человека». К тридцати годам вообще отпадает. Остается только «Хочу замуж». Иногда из-за комплексов и непреодолимого желания исчезнуть из отчего дома «Хочу замуж» безо всяких добавок начинается прямо со школы. И когда на горизонте появляется объект, имеющий при себе самое главное – паспорт с пустой графой «семейное положение» – мы уговариваем себя, что он способен осуществить все наши мечты. Скверный характер? Ничего! Тут перешьем, там перевоспитаем и будем наслаждаться. Счастье своими руками. Немного поработали напильничком и получилось вполне ничего себе изделие. Ест котлеты, храпит и ставит в угол детей. Мечта. Как китайская подделка немецких пароварок. По статистике, не продержится и года.
– Это как Лайон? Китайская пароварка? – спросил меня Илья, помогая перепрыгнуть сугроб. Мы сбежали из офиса без оглядки и гуляли по городу, держась за руки. Целуясь на каждом перекрестке.
– Как Лайон, – согласилась я. С ним я могла говорить все, что хотела. В том числе и про мясорубки. Его это не раздражало. Не злило.
– Он был для тебя кем-то важным? – посмотрел мне в глаза Илья. – Хоть на один день?
– Нет, – подумав, ответила я ему. – Просто внезапно не стало тебя. А Лайон… Сначала он был для меня «смотрите, с кем встречается Катя! Передайте Полянскому, что она ничуть не страдает». Потом он был «от добра добра не ищут, а мне уже все-таки тридцать лет, как ни крути». И, наконец, стал «когда же это кончится. Зачем мне это было надо?»
– Какие же мы идиоты! – засмеялся Полянский и снова, в триста тридцать третий раз принялся меня целовать. И я в триста тридцать третий раз забыла, что на мне демисезонное пальто и шелковый костюм. Хотя, если бы мы зашли и стали целоваться в каком-нибудь подходящем подъезде, я бы не сочла это вульгарным. В подъездах тепло.
– А кстати, как мне понимать твой кабинет? – я перевела тему на то, что интересно мне. – И это… Илья Александрович?
– Что тебя удивляет? – сощурился Илья.
– Ну как. Я была уверена, что ты – клерк, который только тем и занимается, что рисует домики в Фотошопе. Или рекламные площади продает.
– А я именно этим примерно и занимаюсь, – расхохотался Илья. – Только на руководящем уровне. Я IT директор рекламного холдинга. Дочки Премьер Медиа.
– Это что ж такое? – не поняла ни слова я. Но то, как уверенно он это сказал, мне очень понравилось. Впрочем, мне нравилось все. – Тебя повысили, когда я уехала в принудительную эмиграцию?
– Повысили? – удивился он.
– Что, ты и тогда был этим… директором? – удивилась я.
