гостям. Соответственно, такие хатки – большая редкость. И еще, хозяин так называемой системной квартиры должен быть человеком терпимым, неприхотливым в быту и нетребовательным к тем, кто забредет в его жилье, получив адрес и что-то типа паролей у тех, кто когда-то сам ночевал или знал того, кто когда-то сам ночевал, или слышал, что там ночевал кто-то, когда-то, и предполагает, что там можно переночевать до сих пор. Хозяин системной квартиры вовсе не обязан пускать к себе всех, кто только заявится, однако бывают случаи, когда он никак не сможет воспрепятствовать их вселению. Cкажем, из Новгорода ночью, на собаках или автостопом до Москвы приплетаются усталые бородатые люди с рюкзаками, полными шмоток и шмали. Они еле дотаскивают себя до двери и видят ее запертой, а из системной квартиры не доносится ни звука. Вполне возможно, хозяин просто спит. А может, он в это время сам добирается автостопом до Новгорода, чтобы навестить этих самых (или других) людей. Но что же делать тем, кто уже дошел и очень хочет выспаться и сбросить эти набитые незаконным товаром рюкзаки? Ответ прост и очевиден – они выбивают дверь, стараясь ее не повредить сильно, затем отдыхают и ложатся спать. Это если они трезвые. Достаточно редкий случай. В других случаях они выбивают дверь, не думая о том, чтобы она по возможности осталась цела. Зачем? Поэтому хозяину системной квартиры однозначно следует обладать долготерпением и некоторым философским взглядом на жизнь. Он должен понимать, что вход в систему стоит рубль, а вот выход – нескольких сотен баксов и кучи проблем. Если единожды он распахнул свои двери для антисоциальных гостей со всех концов света, то закрыть их просто так не получится. Долгие годы вереницы гостей разной степени адекватности будут теребить его покой, то выбивая двери, то влезая в окна, то посреди ночи разрывая звоном и стуком барабанные перепонки и будя всех соседей. Еще хозяину не должны быть присущи алчность и стремление к комфорту, так как любые предметы роскоши – такие, как диван, коврик, ваза или радиоприемник, у него наверняка сопрут. Не по злобе душевной, а исключительно из-за крайних жизненных обстоятельств. Потому только, что людей в этих самых крайних жизненных обстоятельствах там обретается по три на дню минимум. Любовь к порядку, чистоте, уюту, равно как и тяга к уединению, одиночеству не приветствуются, так как создают посетителям системной квартиры дополнительные проблемы. Единственное, что исключительно одобряется всеми, – так это тяга к уходу в параллельную реальность. Возможностей и ресурсов для ежедневного перехода хозяину системной площади создадут массу. Поощряется также полигамная наркоориентация. То есть, чтобы хозяин с одинаковым энтузиазмом приветствовал и траву любого пошиба (гашиш, шишки, анаша, ганжубас, «марь иванна» и т.д.), и кислоту как питерского (ПиСиПи), так и любого другого разлива, и эфедриновые стимуляторы типа винта, перветина и прочих отбивающихся на бензине, сложно варящихся с использованием фосфора, йода и соляной кислоты допингов. Ну и чтобы эйфоричных производных мака тоже не избегал. Героин, опий, маковая солома, молоко, смола, черняшка. В идеале хозяин флэта не должен быть слишком уж адекватным. Вполне сойдет и полусумасшедший от постоянного приема допингов, нездорового вида призрак. Но это – хозяин системной квартиры в идеале. На практике, конечно, не все так красиво и прекрасно. Когда я впервые села в электричку на Белорусском вокзале и под песенку Цоя «Электричка везет меня туда, туда, куда я не хочу» приехала на платформу под смешным названием «Тестовская», то была совершенно не готова к зрелищу, ожидающему меня. Интересное дело, я ехала всего пятнадцать минут – и как-то умудрилась попасть в глухую деревню или поселок. Выходишь из электрички, перебираешься на противоположную сторону и идешь по селу. На лавочках в драных тапках загорают мужики пьяно-расслабленного содержания. Из распахнутых окон щербатых стареньких пятиэтажек разлапистые бабы в цветастых халатах орут:
– Сенька, гад! Быстро домой! Пьянь.
В глубине дворов виднеется облупленный стол, на котором группа товарищей напряженно режется в домино. Слышны возгласы:
– Рыба! Рыбочка, мать твою!
Пивной ларек визуально отцентровывает этот пятачок, словно являя собой столицу маленькой пивной республики. Правда, термин «Пивная республика Тестовская» я узнала позже – так именовал этот район сам Данила Тестовский. А в тот ясный и теплый сентябрьский денек я шла и не могла понять, почему же тут так тихо и безмятежно. Может, из-за отсутствия даже намека на дорожное движение, так как Тестовская была отграничена от суетливого московского пространства практически со всех сторон. Железная дорога с одной стороны, Москва-река – с другой, заборы промзоны и трамвайное депо с третьей и, наконец, заброшенная ветка железной дороги с четвертой. Нет, дороги под автомобили там, конечно, имелись, как и в деревнях, я думаю. Просто по ним ездили только те редкие местные мужики, которым было куда ездить и на чем. А поскольку решающее мужское большинство Пивной республики не работало или работало на этом самом трамвайном депо и в промзонах, то в квартале стояла тишина. Если бы там прошлась по улице лошадь или, скажем, корова, я бы ничуть не удивилась. И главное, ритм жизни был совершенно не московским. Люди никуда не спешили, ни к чему особенному не стремились. Жили, играли в домино, варили борщи и пили пиво. А ведь между тем это был практически центр Москвы. Географически, так сказать.
Когда я немного освоилась у Данилы, он повел меня гулять по району. Мы забрались по откосу к старой ветке железки. Там стояли ржавые вагоны, пустые и манящие. Когда я по ним бежала, они каждый мой шаг озвучивали гулкими железными завываниями. Мы пошли по путям, заросшим травой, и вышли на старый заброшенный мост. Москва-река плескалась далеко внизу, сквозь ограждения виднелись ее волны. Было страшно и захватывающе, а когда мы перебрались-таки на другой берег, то я обнаружила, что стою на Кутузовском проспекте, вокруг несутся невесть куда страшные черные тонированные машины. По тротуарам бегут, опустив глаза, измученные люди с лицами серого цвета. Я в Москве. Долго еще меня потрясал этот переход от тишины и покоя деревни к суете столицы.
Но это все было потом, а в тот день я подошла к облупленной кирпичной пятиэтажке, поднялась на третий этаж и позвонила. Я сразу же поняла, в какую мне квартиру. Она не нуждалась в дополнительных опознавательных признаках типа номера. Изломанная, с дыркой вместо звонка, запертая, по-видимому, изнутри на щеколду или еще на что-то непонятное, расписанная шедеврами человеческой мысли и творческого порыва. Изнутри был слышен приглушенный разговор. Значит, кто-то там есть, слава богу.
– Привет! – улыбнулась я темному пятну с длинными волосами.
– Ты кто? – спросило оно.
– Я Элис. Ты меня не знаешь. Я от...
– Мне параллельно. Чего надо?
– Ты Данила?
– Допустим. И что?
Я испугалась. Он не был настроен благодушно, а я уже собралась ночевать в приличных условиях.
– Ничего. Вроде ты можешь выручить человека на пару дней.
– Могу, – неожиданно легко кивнул он и распахнул дверь, давая мне пройти. Конечно, по поводу приличных условий я сильно ошиблась. Легкий шок и реальное желание убежать вдаль. Но поскольку бежать некуда – я прошла внутрь и присела. На пол, так как больше было не на что.
– И что ты, Элис, хочешь сказать?
– Мне негде жить, – честно призналась я. Хотя уверенность в том, что я смогу жить тут, таяла на глазах. Однокомнатная квартира, где с комфортом расположилось где-то пятнадцать человек, была меблирована одним диваном, на котором поместилось около пяти-шести из них. По книжным полкам ползали тараканы, на обоях запечатлелись разномастные художественные произведения в стиле творчества Дали, этюды из серии «Пауки, шприцы и небеса», надписи разного размера (от простых записей шариковой ручкой до серьезных наскальных стихов, где каждая буква размером с книгу).
И крупным планом прямо над диваном нанесено чье-то сильное переживание. Черная тушь стекает с краев букв, ряды неровные, ломаные. Восклицательные знаки отражают яростный порыв души.
