– Я не знаю, правда. Я только знаю, что так, как есть, я больше не могу.
– Может, забрать у тебя Вениамина? Может, ты просто устала, тебе куда-то съездить? Хочешь в Сочи? На море покупаешься, в себя придешь?
– Нет, мам, ты не понимаешь? – чуть снова не расплакалась я. – Какое море? Я разве на него заработала? Я разве что-то умею? Я ничего не могу, совершенно бесполезный кусок мяса. Весьма, кстати, перекормленный.
– Что ты говоришь! – возмутилась мама.
– Только не говори мне, что я красавица, – отмахнулась я.
– Знаешь что. У тебя просто депрессия. Это точно, я все поняла. Мы справимся, не волнуйся. Тебе надо показаться врачу.
– Не надо мне к врачу! – снова сорвалась я. – Все, оставьте меня просто в покое. Оставьте в покое! Пожалуйста!
– Ладно, ухожу. Ты поспи, детка. Попробуй уснуть.
– Я не детка! Мне двадцать шесть лет.
– Конечно, ты уже взрослая. Все правильно. Поспи. – Мама выскользнула из комнаты, оставив меня кусать губы и думать, что же произошло. И что, в самом деле, на меня нашло, что с моим настроением? Впрочем, я действительно устала, сильно перенервничала и теперь, закрыв глаза, моментально провалилась в пустой и ненадежный дневной сон, без сновидений и грез, без пустых мечтаний о манне небесной, как это обычно бывало со мной. И все равно последней посетившей мой перегревшийся мозг была мысль, что я буду не я, если теперь все не переменю в моей скучной и унылой жизни. Все равно никто в меня не верит, включая и саму меня. Никто меня не любит, кроме разве что Сони. Но она пока еще ангел, а я уверена, что когда она вырастет, то тоже быстренько смекнет, что ее мама гроша ломаного не стоит. Так зачем я медлю – надо же что-то делать! И пусть мне будет хуже, но сидеть и смотреть в окно, ожидая, когда кто-то придет и испортит мою жизнь, я не стану. Теперь, пожалуй, я испорчу ее себе сама.
Часть вторая
Пусть мне будет хуже!
Глава 1
На ловца и зверь
Почему же, в самом деле, никогда не удается быть хорошей сразу для всех? Вот что бы было, если бы я, скажем, попыталась угодить одновременно маме, папе, Нине и Людмиле? Думаете, я не пыталась? А еще моему бывшему начальству в лице папиного хорошего знакомого, Денису, маме Дениса, соседке сверху, соседу снизу, девушке в красной кофточке с ребенком того же возраста, что и моя Соня. Я выслушивала ее бесконечные бессмысленные разговоры о ценах, о подорожании буханки хлеба на двадцать копеек у нас и на тридцать у них, в Самаре, где у нее родня. Я слушала, хотя мне хотелось завизжать и заткнуть ей чем-нибудь рот, чтобы хоть минутку посидеть на площадке в тишине. Но у нас детки так хорошо играли, что мне, сложно потерпеть, что ли? И в итоге, спрашивается, угодила ли я хоть кому-нибудь? Думаю, если бы провести социологический опрос людей, которые имеют какие-то пересечения со мной, все они в один голос скажут, что я несобранная, скучная, несимпатичная (или малосимпатичная, как вариант «лайт»). Тогда возникает вопрос, тот самый вопрос, который мне часто задает Людмилка.
– Скажи, дорогая моя, а за каким лядом ты тогда так надрываешься? Ну, если кому-то хочется про тебя плохо думать, пусть его. Нехай думает, его право. Ты имеешь право быть такой, какой ты хочешь быть!
– Но я не такая, какой я хочу быть. Я хочу быть другой, – пожаловалась я, сидя на Люськиной кухне. Вернее, я не сидела, я стояла около Люськиного окна. Люська жила на одиннадцатом этаже, высоко в небесах, и обычно из ее окна виднелось пол-Москвы. Или хотя бы наше колесо обозрения и останкинская игла. Сегодня за окном стоял густейший туман, с раннего утра он закрыл шапкой город и законопатил щели пушистой клочкастой ватой.
– Но ты можешь стать такой, какой хочешь, – возразила она. – Надо только понять, какой ты хочешь.
– Такой, как ты. Самостоятельной, сильной и смелой. Чтобы всех можно было послать на…
– Ты хочешь научиться всех посылать? Думаешь, в этом задача? – ухмыльнулась она. – Это даже интересно. Ну-ка, отойди от окна, прорепетируем. Значит, представь, что я – это оно – мировое зло. Или представь Дениса, чтобы было удобнее.
– Сразу хочется сбежать, – нервно хихикнула я.
– Ладно, представляй что хочешь. Ты должна сказать: да пошел ты на… хрен, к примеру, – Люська, конечно, сказала другое, но я бы этого все равно не воспроизвела. Я поднатужилась, зажмурилась и пискнула:
– Ну и на хрен пошел.
– Нет, так ты не посылаешь. Так ты вызываешь желание тебя выбросить за борт. Зачем так пищать? Смотри! – Она уткнула руки в боки, вдохнула и гаркнула на меня так, что я подпрыгнула: – Чего стоишь, сказала же – пошел вон. Ты мне больше не нужен, убирайся.
– Я так не смогу, – огорчилась я, уняв сердцебиение.
– Ладно, командный голос – дело наживное, – отмахнулась от меня она. – Попробуй еще.
– Да пошла ты на… фиг, – еще тусклее пробормотала я. – Убирайся!
– В твоем исполнении это выглядит как неуверенная просьба прибрать мусор. Еще, – нахмурилась Люська.
Я сосредоточилась, закрыла глаза и действительно решила представить себе Дениса. Может, хоть проорусь. Его уверенное в себе, вечно чем-то недовольное лицо всплыло в моей памяти и в первую секунду испугало (я же говорю, со мной всегда так). Но тут в какой-то момент я вдруг вспомнила, как он на суде стыдил меня и говорил, что нельзя как-то там себя вести. Что-то втирал, паскуда. И такая, знаете, ярость вдруг свалилась на меня, что ни сдержать ее, ни описать пером там или чем еще.
– Ну! – подтолкнула меня Люська.
И тут свершилось.
– Козел! – заорала я. – Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ! Я ТЕБЯ ПРЕЗИРАЮ! ЗНАТЬ ТЕБЯ НЕ ХОЧУ! НА ХРЕН ПОШЕЛ! СКОТИНА ТЫ СТРАШНАЯ! А? Ну как? Пойдет? – чуть отдышалась я.
– Не то слово! – восхищенно присвистнула Люся.
– Да? – ухмыльнулась я. Страх куда-то исчез, хотелось снова орать, снова в бой, подвига хотелось. А за окном только огромный город, покрытый туманом, как в старом мультике.
– Черт, ну и туманище, – словно прочитав мои мысли, подметила Люся. – Просто ежик в тумане.
– Ага, – осклабилась я. – А хочешь, заору еще?
– Ну заори, – одобрила она.
Тогда я высунулась далеко за балкон, почувствовала, как ветер треплет мою сбившуюся челку, пытается расстегнуть рубашку, засмеялась и со всей дури, откуда-то набравшейся во мне, закричала:
– Ёжик! ЁЖИ-ИК! Ё-ОЖИ-ИК!
– Ты дура? – захохотала Люська, сидя на ковре. Я вернулась на балкон, села на коврик рядом с ней и засмеялась тоже. И тут откуда-то снизу, из-под тумана, отчетливо донеслось до нас:
– ЛОШАДКА-А-А! ЛОШАДКА-А-А-А! – И тут ощущение счастья наполнило нас обеих, залило, как цунами, с головой, с хвостиком на голове, с домами и деревьями, а потом схлынуло, оставив после себя настроение жить.
– Так, это было круто, – выдохнула Люська. – А сейчас давай-ка займемся твоей работой.
– Это да, это давай, – радостно кивнула я.
Весь последний месяц лета я только и занималась тем, что пыталась воплотить в жизнь свою страшную угрозу и найти самой себе работу, да еще и такую, чтобы она мне нравилась, а папе – нет. Папа злорадно потирал ручки, по вечерам с мамой бурно обсуждал, как долго еще его самая непутевая из дочерей будет страдать дурью и когда возьмется, наконец, за ум. Которого у нее, собственно, кот наплакал. И вот когда я перестану дурью этой страдать, он сможет взять заботу о моем светлом будущем в свои руки. Есть место в регистратуре одной поликлиники, там и делать-то ничего не надо. И тот факт, что я как раз хотела найти место, в котором от меня хоть что-то да было бы надо, никого не волновал. Меня никто не слышал и не слушал, как будто я размером с муравья. И только Люська к моей идее нырнуть в бурные волны самостоятельной жизни отнеслась позитивно.
