хорошего это не сулило: и норму не осилишь, и нервы себе потреплешь. Уже стемнело, зажглись электрические огни, и отведенный нам участок на склоне горы был хорошо освещен.
Строительство только разворачивалось. Предстояло, как мы это узнали со временем, соединить два склона гор железобетонной плотиной, которая станет подпирать скопившуюся за весну воду — она стекала с гор. От плотины вода пойдет вниз, где поставят здание электростанции. Рабочих на строительстве было с тысячу. Машин не имелось — лопата да вагонетки, все делалось вручную.
Мы с Антоном принялись за работу. От физического труда мы несколько отвыкли, всю последнюю зиму им не занимались. Как и следовало ожидать, от плохих лопат на ладонях у нас появились волдыри. Вскоре мы стерли руки до крови. Работать стало еще труднее. Впервые в жизни я заметил, какой длинной бывает ночь, когда занимаешься таким тяжелым трудом! Язык присыхал к небу, мучила жажда, воды же питьевой взять было негде. Да у нас и не было с собой бутылки или другой посуды. Когда мы спросили у соседей, где тут напиться, те ответили, что скоро принесут чай.
Вскоре наше внимание привлек десятник, стоявший внизу, в долине, и пристально смотревший вверх. Очевидно, он наблюдал за нами, новичками, за кем же еще? Чем дальше, тем сильнее болели руки и мучила жажда. А тут еще десятник торчит — нашел за кем следить… Озлившись, мы стали работать медленнее, выжидая, что за этим последует. Но тут появился мальчик с ведром чая. Каждому налили по кружке. Чай был крепкий, и мы почувствовали себя бодрее, для этого и давали его, чтобы отогнать сон и взбодрить рабочих.
Кое-как мы выдержали до утра. Наконец загудела сирена, и сразу все заторопились, причем в одном направлении. Мы не знали, в чем дело, и, до предела усталые, шли не очень быстро, но другие рабочие стали нас подгонять: вам что, жизнь не дорога, ведь сейчас скалы начнут взрывать! Услышав такое, мы затрусили быстрее, успев вовремя укрыться под специально построенным для этого навесом. Раздался грохот, другой, третий, и по навесу застучал каменный град. Когда каменный ливень утих, рабочие пошли в столовую и принялись за еду. Обед состоял из тушеной говядины с макаронами, все это было залито какой- то сладкой подливкой, похожей на компот. Сначала нам это блюдо не понравилось — одновременно и соленое и сладкое. Выбирать было нечего, вот твоя порция: хочешь — ешь, не хочешь — не ешь. Но голод есть голод. Потом привыкли к этой пище. Еду давали по талонам. Строительная фирма платила рабочим заработную плату. Причем, кому сколько полагалось, знал только рабочий и фирма. Из жалованья вычитали за питание. Фирма никому не давала отчета ни в цене, ни в качестве пищи. На руки рабочий получал незначительную сумму, которой хватало на карманные расходы и, может быть, на обратный путь.
Если рабочему удавалось что-нибудь сэкономить из жалованья, это как-то само собой уходило на пиво, оно продавалось везде, и рабочие употребляли его в большом количестве. Таким образом заработанные на строительстве деньги оставались у фирмы. Поскольку нам приходилось думать об обратной дороге, о том, чтобы сэкономить соответствующую сумму, мы воздерживались от пива и от других мелких расходов.
Такой оказалась эта страна — государство хваленой демократии. Нас поразили разобщенность рабочих, отсутствие профсоюза. Не было и никакого коллективного договора, никакого тарифа, все условия труда были засекречены, все основывалось на одной устной договоренности между фирмой и рабочими: хочешь — бери работу, не хочешь — не бери, денег нет — твое дело, не на что домой уехать — тоже твое дело. Таким образом каждый рабочий стоял один на один с фирмой, и как бы он ни доказывал свою правоту, в случае конфликта всегда побеждала фирма.
Теперь когда я вспоминаю свое пребывание в Вяггитале, то прихожу к выводу, что распределение рабочих по баракам тоже преследовало цель по возможности разобщить их, разъединить даже земляков. Так, у нас в бараке жили греки, итальянцы, один испанец. В один барак селили людей с разных участков и смен. Таким образом даже крыша не объединяла людей, они редко бывали вместе. Кроме того, в бараках распоряжались бывшие фельдфебели, унтер-офицеры, которые старались насадить там казарменные порядки. В столовой, которая была таким же обширным бараком, только со столами и скамейками, рабочие не могли спокойно поговорить, обсудить свои дела. Здесь одновременно помещалось человек сто, и всегда стоял адский шум. Большинство рабочих составляли очень темпераментные итальянцы, их голоса, вернее, крики преобладали над всем. Могло даже показаться, что итальянцы тут господствуют, задают тон. Но это было совсем не так. Все руководящие позиции на строительстве были в руках немцев, младшие и средние командиры, специалисты (электрики, механики, слесари и прочие) были также немцы. Они держались особняком, не смешивались с другими рабочими. Самих швейцарцев, казалось, было совсем немного.
Итальянцев использовали главным образом в качестве землекопов, чернорабочих. Много было и испанцев. Те и другие из-за сильной безработицы в своих странах были вынуждены искать работу на чужбине. В итальянцах поражала их слабая политическая сознательность. В Италии тогда у власти уже были фашисты, но итальянцы, работавшие на стройке, не понимали сущности фашизма. И даже обижались, когда мы нелестно отзывались об их «дуче». Об Эстонии они вообще ничего не знали. Слышали только, что это бывшая российская губерния. Но о том, что в России победили рабочие и крестьяне, они знали. Об Эстонии они нас не расспрашивали, в Вяггитале вообще не было принято спрашивать. Кто ты, откуда — по молчаливому уговору это считалось темой, которой касаться не следует. Более близкому знакомству мешал и языковый барьер.
Испанцы бросались в глаза своеобразием своей одежды. К обычному мужскому костюму у них добавлялся красный пояс, возможно, из бумажной материи, шириной примерно в полметра и длиной метров в десять. В этот пояс испанец закручивался с удивительной легкостью и даже грацией, иногда за поясом хранился нож. Испанцы были гораздо тише итальянцев, менее общительны. Разговаривать с ними было труднее, так как испанский язык мы совсем не понимали. Мы не понимали и итальянский, но итальянцы все же немного лопотали по-немецки или по-французски, и с ними как-то можно было объясниться.
В стране хваленой демократии
Прошло немного времени, и мы с Антоном пришли к выводу, что для землекопа хваленая Швейцария ничем не отличается от Харьюмааского или какого-либо другого уезда Эстонии.
Вскоре нам пришлось столкнуться и с пресловутой швейцарской демократией. Я уже говорил, что в течение последней зимы мы с Антоном мало занимались физическим трудом. Наш организм в известной степени ослаб и для такой тяжелой работы изо дня в день был недостаточно подготовлен. Особенно если учесть продолжительность рабочего дня и довольно суровые условия труда. Одним словом, через некоторое время у нас распухли суставы рук. На строительстве был свой фельдшерский пункт, и там нам выписали освобождение от работы. Ни франка за дни болезни не платили. На наш вопрос, на что же мы будем жить в эти дни, фельдшер пожал плечами и посоветовал обратиться в контору. Там чиновник учинил нам форменный допрос: с какой целью студенты приезжают в Швейцарию и берутся за грязную физическую работу? Что за республика эта самая Эстония, какие у нее отношения с Советской Россией, не даны ли нам кем-нибудь специальные задания? Мы ответили, что приехали в Швейцарию заработать денег и с этой целью поступили на работу. Что собою представляет Эстонская республика и в каких отношениях она с Советской Россией, не наше дело объяснять, за этим следует обратиться в соответствующее учреждение. От себя мы добавили, что удивлены отсутствием в их стране профсоюза, через который можно было бы наладить выплату пособий по социальному страхованию.
Служащий помолчал немного и вышел, как видно, посоветоваться с начальством. Вернувшись, он сказал, что по закону фирма не обязана выплачивать иностранцам пособие по болезни. Но, учитывая наше безвыходное положение и то, что мы направлены на строительство службой труда, они в принципе согласны выплатить нам пособие, но только с ведома службы труда. Поэтому мы вынуждены были поехать в Цюрих, к работнику, давшему нам направление.
Через некоторое время нам назначили пособие по болезни. Кажется, оно составляло 50 процентов
