попробовал создать зримый образ своего места в ближайшем космосе. И в одно мгновение разрушился его мир, ибо более не лежал он в покое на поросшем нежной травой склоне холма, но, вцепившись в поверхность огромной сферы, летел с леденящей душу скоростью во мраке вечной ночи, а где-то на неподвластных разуму расстояниях, в гигантском безумстве хаоса, проносились другие — такие же огромные планеты кружились в вихре бесконечной бездны Вселенной — вспыхивали огненной энергией и гасли, умирая, чтобы снова возродиться в огне. И он летел вместе с ними — маленькое насекомое, ничтожный клещ, вцепившийся в крохотный атом пространства, и рядом, подчиняясь слепой игре космоса, продолжали безумную пляску колоссы мироздания, отбрасывая тени на его жалкое ничтожество.
Медленно кружась, падал с дерева сухой лист, и стоило проводить взглядом его невесомый полет, как прежнее видение мира стало возвращаться к нему. Солнце и Луна прекратили бешеный танец, поплыли медленно, величаво, казалось, совсем рядом. И он очнулся от наваждения, отбросил страх, но все еще сотрясала тело дрожь, а скрюченные пальцы цеплялись за мягкую землю в безумном желании не расстаться с ней в этой безумной гонке.
Эдмонд сел, закурил сигарету.
“Вот она, бездна, в которой танцует все. Что в сравнении с ней мечты о власти”.
И, вздохнув тяжко, начал думать о двух тщетных попытках обрести счастье.
“Дорога к Познанию, — сказал он себе, — даже если в начале пути будет прямой и верной, пройдет время, и все равно затеряется в извилистом лабиринте окольных путей, и там заблудится путник. Или приведет в бескрайнюю пустыню, по которой сколько ни иди, никогда не достигнешь цели. А дорога к Власти закончится у глухой стены и такая будет короткая и прямая, что, где бы ни стоял, из любой точки увидишь ее конец, и потому нет смысла начинать этот путь”.
И еще до конца не родившимся отверг Эдмонд Холл желание стать завоевателем мира, и воспоминания об атомном разрушителе, родившие план создать способное перевернуть планету абсолютное оружие, снова канули в небытие законченного и забытого эксперимента. Сколько великих идей погибает при их зачатии, сколько человеческих гениев умирает непризнанными?
“Своего рода интеллектуальная мастурбация, — подумал Эдмонд. — Семена моих идей чахнут, не принося всходов”.
Неужели осталась одна пустота? Неужели все пути отрезаны для него навечно? Или бесплодная борьба с серостью бытия это битва с туманом? Лишь на мгновение разойдется серая пелена от удара, чтобы снова сомкнуться за спиной…
“Лишь один неизведанный путь остался для меня, хотя по природе своей не слишком приспособлен я по нему странствовать. Счастье в наслаждении. Удовлетворение чувств. Это в погоне за прекрасным означает приобретение нового для меня сексуального опыта. Ну что же, я не против”.
Он поднялся с земли, медленно и тяжело стал подниматься по склону к машине — карикатурный анахронизм, родившийся не в свое время.
“Поль должен послужить мне в этом, — думал он. — Поль сведет меня с женщиной”.
Книга III. В ПОГОНЕ ЗА НАСЛАЖДЕНИЕМ
Глава первая
— Хоть минуту ты можешь меня послушать, Ванни! — протестуя и умоляя одновременно, воскликнул Поль. — Я говорю более чем серьезно, и ты обязана ответить.
Ванни перестала мурлыкать глупый куплетик и с озорным выражением на лице повернулась к Полю.
— Хорошо. Ответ мой — может быть.
С мгновение Поль балансировал на грани гневной истерики, потом отчаянно всплеснул руками и бросился к окну. За спиной его весело хохотали. Некоторое время он смотрел, как в ореоле света от уличного фонаря кружится, изображая из себя ужасного дракона, летучая мышка, потом резко повернулся и посмотрел на притихшую, но все еще улыбающуюся девушку.
— В искусстве пыток тебе нет равных, — сказал он.
Забавляясь с огромных размеров черным персидским котом, Ванни сморщила носик.
— Ты только послушай его, Эблис. Он оскорбляет твою хозяйку. — И глядя в глаза Полю, добавила со смешным вызовом: — Ты прав, дорогой, я училась у Торквемады.
— Училась! Да ты его сама чему угодно научишь!
— Не рычи на меня, милый. Ведь я прошу такую малость — не делать глупостей.
— Опять! Что с тобой происходит, Ванни? Видит Бог, я люблю тебя, и, мне всегда казалось, я для тебя тоже что-то значу. Почему ты так жестока?
— Я думала, что еще в прошлый раз мы договорились к этой теме более не возвращаться.
— Но почему, почему?
В ответ она одарила его еще одной смешной гримаской:
Девушка сказала: “Наконец,
Ты зовешь меня с собою под венец.
Только свадебных не вижу я колец.
Ты меня поуговаривай немножко,
И тогда к тебе в постельку
Я найду дорожку”.
— Ванни, ты просто невозможна!
— И я про это, Поль. На то, что есть у меня, вдвоем с комфортом не проживешь, а у тебя и того меньше.
От такого откровения Поль как подкошенный рухнул на диван, до смерти напугав несчастное животное, которое, поджав хвост, черным клубком скатилось на пол.
— Думаю, ты опять права, — простонал он, закрывая лицо ладонями.
Легкая тень сострадания промелькнула на лице Ванни, она потрепала несчастного по плечу и, видя откровенное проявление столь безутешного горя, даже погладила по светлым волосам.
— Не расстраивайся так, миленький. Заболел — еще не умер. Если сберег честь — значит не все потеряно.
Поль вскинулся, как от удара.
— Очень хорошо, но я тебя честно предупреждаю. И этому придет конец, Ванни! Ты все равно будешь моей.
Она уронила ему на плечо свою маленькую в ореоле иссиня-черных сверкающих волос головку.
— Я тебе разрешаю, милый, — добивайся меня, добивайся насколько хватит сил.
Поль обнял ее, притянул ближе, и некоторое время они молчали. Понимая, что Полю никак не избавиться от своего тягостного состояния, что он мрачен и угрюм, Ванни решила переменить тему.
— Как твоя ночная работа, Поль?
— Слава Богу, закончилась.
— Выгнали?
— Нет, сам бросил. Не мог больше терпеть.
— А почему не мог терпеть?
— Что-то мерзкое в этом парне, Ванни. Что-то очень мерзкое. Или он просто сумасшедший, или… я не знаю, но вижу и чувствую в нем какое-то чудовище. Эти змеиные руки, лицо, улыбка его гадкая…
— В школе мне его руки казались очень милыми.
Поль промолчал. Он продолжал дуться, что-то тяжелое, мрачное тяготило его. Ванни опять
