– Сколько еще времени?
– Несколько месяцев.
– К этому сроку я постараюсь закончить памятник. Дайте мне еще полгода.
Огюст прочел в глазах Золя: «Я вам не верю», но Золя кивнул в знак согласия и другие тоже, кроме Пизне, который сказал:
– Это ошибка. Он никогда не закончит. Чем скорее мы расторгнем договор, тем лучше. Сомневаюсь, что он вообще может сделать памятник, похожий на Бальзака.
Но другие, согласившись с Золя, хранили молчание. А Золя, считавший Пизне брюзгой, не обращая внимания на его слова, поблагодарил «дорогого мэтра за любезность и за то, что он уделил им время», и вывел всех из мастерской, чтобы не отнимать у Родена времени и дать возможность закончить скульптуру в условленный срок.
4
На несколько месяцев Огюста оставили в покое. Но это было лишь отсрочкой. Через полгода Золя снова пришел в мастерскую к Родену, на этот раз один, и сказал:
– Срок моего президентства кончается, дорогой друг. Сомневающиеся все громче требуют расторжения договора. Это дело снова всплывет, когда изберут нового президента. Тогда они могут заставить Общество официально и в соответствии с законом потребовать у вас представления памятника или…
– Или что?
– Или вернуть десять тысяч франков.
– Кто же они – литераторы или глупцы?
– Литераторы. Иначе было бы куда проще.
– Статуя еще не готова.
– Но, дорогой друг, вы же просили полгода.
– Я ошибся. Ведь лучше допустить ошибку в сроке, чем в работе, не так ли?
Золя пожал плечами. «У меня репутация человека, с которым нелегко иметь дело, но с Роденом еще труднее». И хотя ему нравилась преданность скульптора своей работе, он не одобрял, что мэтр не желает ни с чем считаться. Теперь Золя был уверен, что бури не миновать.
5
Через несколько недель Пруст, Буше и Малларме с трепетом переступили порог мастерской Родена. Несмотря на изнуряющую жару, нависшую над Парижем, дверь мастерской была заперта. Он не пригласил их войти, как обычно, хотя это были его хорошие друзья, но и не остановил, когда они вошли сами. Глаза его покраснели от недосыпания, рыжая борода поседела, густые волосы были покрыты пылью, словно он работал совсем один, без помощников; Огюст был в странном облачении, напоминающем доминиканскую рясу, в которой писал Бальзак, и лепил «Бальзака». «Новый замысел», – подумал Буше, успев бросить быстрый взгляд на скульптуру, – Огюст ее поспешно закрыл. Буше это обидело: раньше Огюст с ним так не поступал. Пруст сразу приступил к делу и объяснил причину посещения, чтобы Роден их правильно понял. Огюст явно готов был рассердиться.
– Мой дорогой друг, – сказал Пруст, – мы пришли к вам потому, что мы ваши друзья.
«Вежливые, дружелюбные и не скупятся на такие слова, как „дорогой друг“, – с горечью подумал Огюст, – а доверять им нельзя, даже Малларме». Он густо покраснел и посмотрел на них с подозрением, но не произнес ни слова.
– Общество попросило поговорить с вами о «Бальзаке», – сказал Пруст.
– В качестве его представителей? – язвительно спросил Огюст.
– Мы никого не представляем, – подчеркнул Пруст. – Мы только посредники.
Огюст промолчал, вид у него был высокомерный и недоверчивый.
– Золя в Италии. Собирает материал для новой книги, а новым президентом избран Шоле, – объяснил Пруст. – Он настроен благожелательно, но все руководство Обществом теперь в руках Пизне. А Пизне всегда был за расторжение договора.
Огюст принялся катать шарики, мять их своими большими ладонями и в одно мгновение вылепил из глины кулак. Пальцы крепко сжаты. Затем слегка разжал их, и теперь они стали похожи на когти, жестокие и угрожающие. Мягкая глина, казалось, стала крепче камня.
Пруст продолжал, голос его вдруг сделался усталым, он чувствовал, что бьется о гранитную стену:
– Пизне добился решения, чтобы вы представили «Бальзака» немедленно, или они расторгнут договор и взыщут с вас десять тысяч франков вместе с процентами за причиненный ущерб.
– И все Общество согласилось? – недоверчиво спросил Огюст.
– Единогласно. Шоле, как президент, не мог голосовать. Да он и не Золя.
– Да, тяжелую вы взяли на себя обязанность, – насмешливо заметил Огюст.
Малларме мягко сказал:
– Первоначальное решение гласило: дать вам только двадцать четыре часа. Мы уговорили продлить срок на месяц.
– Понятию. – Огюст уважал Малларме. Малларме никогда не шел на компромиссы в своей поэзии, несмотря на яростные нападки, которым подвергались его стихи. И в характере поэта великолепно сочетались доброта и твердость духа.
– Что вы мне советуете, Малларме?
